Существо их открылось Клеточникову в последующие дни, когда между ним и Михайловым случилось еще несколько встреч, которых они оба искали, неожиданно обнаружив, что нуждаются друг в друге.
Михайлов, конечно, был не менее радикален, чем Шмеман, он, как и Шмеман, нацеливался на разрушение существовавшего в России порядка, на подготовку всенародного восстания, которое и доставило бы народу самоуправление, политическую свободу и землю. И его увлечение расколом вызвано было прежде всего тем, что мир раскола, это своеобразное государство в государстве, насчитывавшее, как полагал он, несколько миллионов человек, политически и нравственно более развитых, чем православные крестьяне, представлял для революционной агитации благодатную почву. И вместе с тем Михайлов вовсе не был безоглядно радикален. Этим и объяснялось его странное возражение Шмеману. Дело в том, что перед Михайловым — подобно тому, как некогда перед Клеточниковым, — однажды возник во всей своей пугающей простоте и очевидности тот самый общий вопрос, от решения которого зависит целая жизнь. Его Михайлов и поставил перед Клеточниковым. «Может ли, — спросил он (они шли темным и мрачным Загородным проспектом, возвращаясь со студенческой сходки, бывшей на квартире у кого-то из сокурсников Клеточникова в Измайловском полку), — народ п-победоносным восстанием достигнуть осуществления своих заветных желаний, гарантируют ли новые условия жизни г-гармонию личных и общественных интересов — иными словами, будет ли обновленный общественный организм живуч в условиях, когда б-бога не будет… а ведь его не будет… он и теперь почти умер в массе народа, а что сказать о последствиях такого движения, которое мы собираемся вызвать?.. А не будет бога, и сотрутся границы между добром и злом… Ведь сотрутся, не правда ли? — прибавил он особенным тоном, с сильным насмешливым оттенком, чтобы показать, что он-то, может, и не очень верит в то, что так будет, но это тем не менее достаточно серьезно. — Сотрутся границы, и как же тогда… какая же м-может быть гармония интересов?»
Клеточников не спешил возражать, ему прежде хотелось выяснить, как намеревались этот вопрос разрешить сами радикалы — Петр Иванович и его товарищи. Ведь не собирались же они отступаться от своих радикальных устремлений?
Вовсе нет! У них, как оказалось, были далеко идущие планы, именно связанные с использованием религии в радикальных целях. Им (Петру Ивановичу и его товарищам) приходили в голову мысли о некоем особом учении, основанном на исконных народных требованиях и религиозно-нравственных критериях, проекты некоей народно-революционной религии, построив которую можно было бы надеяться названную проблему разрешить. «Т-такая религия, — говорил Петр Иванович с энтузиазмом, — м-могла бы не только с-собрать, объединить, организовать народные массы, направить их, и прежде всего м-миллионы религиозных протестантов, на борьбу с существующим порядком, но, дав силу и увлекательность народному движению, вместе с тем п-послужить к спасению результатов движения… стать залогом того, что души людей не опустошатся и не зачерствеют в борьбе, приведенные в действие разрушительные устремления не п-перехлестнут границ разумной целесообразности…».
Клеточников возразил на это, что делать ставку на религию, пожалуй, не весьма дальновидно, развитие современной цивилизации не оставляет надежд на то, что в будущем сохранят значение какие-либо иные формы миросозерцания, кроме рационализма. Кроме того, сказал он, непонятно, почему, собственно, с отмиранием религии сотрутся границы между добром и злом? «Да к-как не сотрутся? — живо, с выделанной веселостью отозвался Петр Иванович. — Что же рационализм м-может предложить взамен религиозных оснований нравственности, какие м-может найти обоснования ее при конечной-то жизни человека и человечества?… Обоснования альтруизма? — Это он говорил с откровенной насмешкой, будто цитируя из известного московского журнала, который и десять лет назад, и теперь неутомимо воевал с атеизмом. — М-может ли атеизм выработать п-подобные основания?» — «А почему не может? — ответил Клеточников. — Во всяком случае, эти основания надо искать в реальной жизни, в законе человеческого общежития и общения». — «Но вы-то их знаете? — спросил Петр Иванович. — В чем они? Объясните в двух словах». — «В двух словах не объяснишь, — ответил Клеточников с улыбкой.. — Притом каждый должен сам найти для себя». — «Вот как? — засмеялся Петр Иванович. — А вы, стало быть, все-таки знаете? Знаете и не желаете объяснить?» — «Я не говорил, что знаю», — ответил Клеточников. Он произнес это, не изменив тона, продолжая улыбаться, но все равно это прозвучало довольно резко, и деликатный Петр Иванович более не настаивал на своем вопросе. Некоторое время Петр Иванович скептически молчал, но потом все же спросил (они уже подходили к углу Владимирского, здесь их пути расходились), — спросил, не мог ли бы Николай Васильевич не в двух словах это объяснить, ну, если не теперь, так хоть завтра, конечно, если найдется время и будет настроение для такого разговора. Клеточников это обещал, и они расстались.