Солнце между тем припекало, и Клеточников решил искупаться. Возвращаться за купальником не хотелось, и он решил последовать совету Корсакова, тем более что кругом не было ни души. И из соседней бухты не доносилось голосов, — должно быть, Елена Константиновна с Машенькой ушли купаться в другое место. Он разделся у скалы, сложив одежду на камне, соседнем с тем, на котором раздевался Корсаков, и вошел в воду.
Вода, как ни была тепла, все же обожгла, когда он, войдя по грудь, бросился в набежавшую волну, но уже в следующее мгновение блаженное чувство покоя охватило его, он даже засмеялся от удовольствия. И тут же закашлялся, хлебнув воды, накрытый пропущенной им волной. Вода, к его удивлению, хотя и была солена и горька, оказалась вовсе не такой уж отвратительной на вкус, какой он представлял себе морскую воду. Он поплыл, привычно выбрасывая руки из воды, но на волнах это было неудобно, и тогда он попробовал плыть так, как плавал Корсаков, загребая одновременно обеими руками и отталкиваясь от воды ногами, как лягушка. Это оказалось несложно. Но он скоро устал и поплыл назад, к скале.
Отдыхая под скалою, сидя по пояс в воде между камнями, опираясь обеими руками об их мшистые бока, чтобы не сбивали волны, он заметил, что у самой скалы волны бьют меньше, и полез туда, протискиваясь между камнями, осторожно ощупывая дно ногами. Подобравшись к скале, он заметил между нею и ее осколком, камнем в несколько саженей высотой, глубокую щель, узкий проход, в который, однако, можно было просунуться. Он просунулся и увидел закрытый бассейн, тихую мелкую бухточку, загибавшуюся налево за скалу, вполне отрезанную от моря большими камнями, которые не пропускали волн. Вода в этой бухточке, открытой солнцу, была, должно быть, сильно прогрета: оттуда веяло горячим воздухом. Он еще немного просунулся… И вдруг белое, гибкое и сильное тело прянуло из воды, поднялось в изумрудных брызгах, легкое, с трогательно-нежными бугорками молодых грудей и плоским животом. Клеточников узнал Машеньку.
Он отпрянул назад. Но успел, однако, зацепить краем глаза близкий берег-подковку соседней бухточки и белый шатер из простынь на берегу. Торопливо пробираясь между камнями, оскальзываясь и больно ушибая ноги, он слышал, как за скалой с беспокойством о чем-то спрашивала Елена Константиновна и хохотала, хохотала Машенька. Должно быть, озабоченно подумал Клеточников, они все время были за скалой, пока он плавал, может быть, спали под белым шатром, поэтому их не было слышно, а Машенька сидела-плескалась в бухточке, задумавшись, замечтавшись, пока он не вспугнул ее.
Он поспешно оделся и, сконфуженный, полез из бухты наверх, унося, однако, с собой воспоминание об ослепительном видении и сильном молочном девичьем запахе, каким пахнуло на него из прогретой бухточки, прежде чем он скрылся в свою расселину.
Весь день он с беспокойством думал о том, как они встретятся, заранее мучась в ожидании тягостных мгновений тупого стыда и неловкости. Беспокойство еще более усилилось после того, как выяснилось, что к обеду Машенька не выйдет; он не решился спрашивать отчего. Он пытался по лицу Елены Константиновны определить, в какой мере в этом повинно утреннее происшествие, но, судя по тому, как Елена Константиновна объявила об этом, посмотрев на Клеточникова без специфического, как можно было бы в этом случае ожидать, интереса, можно было заключить, что либо она вовсе ничего не знала, то есть Машенька не открыла ей причину своего внезапного испуга, либо если знала, то знала далеко не все: Машенька если, может быть, и открыла, что увидела в расселине скалы мужчину, но не открыла, кого именно увидела. Легче от этого, однако, не стало.
Они увиделись вечером, когда приехали гости и Корсаков представлял им Клеточникова. Машенька вошла с Еленой Константиновной, очень нарядная, в светло-розовом шелковом платье, отделанном темно-зелеными бархатными полосами, с длинным и пышным, но легким треном, не волочившимся, а как бы скользившим по полу, с темно-зеленой бархатной лентой в высокой прическе, прошла-проплыла мимо Клеточникова, приветливо ему улыбнувшись, и ни тени намека на то, что помнит об утреннем происшествии, не отразилось на ее лице. Он удивился. Что же, подумал он, она умело маскировала свои чувства или, может быть, тогда, в бухте, не узнала его? Однако трудно было поверить, что не узнала. И, в продолжение вечера украдкой наблюдая за ней, он по некоторым признакам — по легкому подрагиванию век, когда она, не глядя на него, вдруг обнаруживала на себе его взгляд и как бы напрягалась, по тому, как в глазках ее, когда она за чем-нибудь обращалась к нему, вежливых и вполне невинных, вдруг в какой-то миг начинали прыгать бесенята, — по этим признакам он убеждался в том, что это не так.