Тем временем спор, прерванный появлением Клеточникова, снова вспыхнул, и визави Клеточникова, которого все называли Александром Васильевичем и просто Сашей, наконец разрядился. Закинув руки за спину, он принялся быстро ходить по комнате, по ее диагонали, говоря громко, ни на кого не глядя, зная, что его будут слушать:
— Правительство! Да есть ли в России правительство? Есть передняя в Зимнем дворце, в которой время от времени собирается тридцать — сорок человек, частью это министры, назначаемые и сменяемые произволением государя, частью лица императорской фамилии, по праву рождения призванные заседать в высших коллегиях, частью лица, близкие ко двору и к особе государя и по этому праву заседающие в Государственном совете или каком-нибудь комитете для подачи мнения — какого мнения? Стоит только поставить этот вопрос и делается ясно, что лакейская не может заменить собою понятия правительства.
— Однако именно это правительство, — хладнокровно возразил Арончик, — провело крестьянскую и другие реформы, каковы бы они там ни были, законодательным путем совершив в России то, что Европе далось ценой миллионных жертв.
— Так. Но отчего же правительство, которое двадцать лет назад смогло выработать программу обновления России, не может сделать это теперь?
— Вот именно, отчего?
— Да не оттого ли, что реформы шестидесятых годов были того порядка, что не требовали большой изобретательности, гибкости и смелости ума, прозорливости законодателя, — слишком нагляден был пример Европы, очевидна польза введения новых начал? Можно ли это сказать относительно теперь встающих вопросов, которые связаны с дальнейшим развитием этих начал, в том числе, между прочим, с дальнейшим освобождением личности? Европа не дает на это решительно никакого ответа, ответ может быть найден в теории, что под силу людям мысли, а есть они в этом правительстве?
Спор был интересен Клеточникову, но он пришел сюда по делу, он не собирался задерживаться и, отозвав тихонько Арончика, предложил ему переговорить об их деле. Арончик подвел его к мрачному молодому человеку, сказав, что Порфирий Николаевич (так звали молодого человека) тоже будет участвовать в сношениях с ним, Клеточниковым, и втроем они отошли для разговора в дальний угол. К ним присоединилась Елизавета Ивановна, очень интересовавшаяся тем, что говорил Саша, но еще более интересовавшаяся Клеточниковым; она все время, пока рассказывала друзьям о Дворнике и затем, слушая Сашу, оглядывалась на Клеточникова, как бы специально желая знать его впечатление и о ее рассказе, и о речи Саши, и теперь, слушая самого Клеточникова, смотрела на него с особенным пристальным выражением. Потом к ним присоединился и Саша, разрядившийся в споре. Как и Елизавета Ивановна, он с очень сосредоточенным, изучающим выражением, уже не отвлекаемый никакими сторонними мыслями, стал всматриваться в Клеточникова и вслушиваться в то, что он рассказывал. Рассказывал же Клеточников об очередном «крестнике» Анны Петровны, обнаруженном им, — Сергее Соколове, мастере в колонии малолетних преступников, дружке Николки Рейнштейна, Ни-колкой же и введенном в дом Анны Петровны.
Рассказ Клеточникова вызвал неожиданную реакцию Саши. Когда Клеточников кончил рассказывать и стал прощаться, Саша вдруг взволнованно сказал ему:
— Знаете, когда вам станет тошно, захочется поговорить с человеком, просто повидаться — заходите ко мне. После восьми я обычно дома. — Он протянул визитную карточку с адресом на Садовой.
Клеточников посмотрел на Арончика и Порфирия Николаевича (они сдержанно улыбались), на Елизавету Ивановну (и у нее, как у Саши, было взволнованное лицо, и она хотела бы сказать Клеточникову что-нибудь утешительное, что-нибудь сделать для него, только не смела), потом снова на Сашу. Сердце вдруг сжалось и защемило, когда он подумал… когда на миг представил себя на месте этого нелегала…