— И что с того? — пожал плечами секретарь. — Не все ли ему равно, кому служить? Его научные опыты требуют соответствующего положения.
— Все это очень странно, — Содерини постучал пальцем по губам. — Впервые эта бродяжка, с которой так носятся Медичи, появилась, когда Людовик взял Милан. Говорят, будто Пьетро привез ее в мешке, перекинутом через луку седла. Утверждают, что он едва держался на ногах и загнал несколько лошадей, потому что скакал не останавливаясь несколько дней из самого Турина. Получается, что он опасался преследователей. Но кто мог его преследовать? Честно говоря, я думаю, что Медичи взяли первую попавшуюся нищенку и теперь обучают ее каким-нибудь фокусам. Только так можно объяснить их молчание и все их опасные заигрывания с Чезаре.
Макиавелли понял, что епископ скорее разговаривает с самим собой, чем с ним, поэтому не отвечал.
— Тогда же мессере Леонардо вдруг оставил Сфорца и перешел на службу к французам, — задумчиво продолжал епископ. — Не раньше и не позже. Именно тогда, когда Пьетро Медичи объявился у короля. Теперь Медичи склоняются к союзу Чезаре. А с кем еще им искать союза?! И мессере да Винчи уже здесь. Тут как тут. И вот я задаю себе вопрос — зачем? В своих беседах с тобой, Никколо, он не говорил ничего такого, что могло быть разрешить мои сомнения?
Секретарь склонил голову набок.
— Вы думаете, он преследует какую-то еще цель кроме простого исполнения выгодных заказов? — спросил Макиавелли.
— Да, черт вас дери, именно так я и думаю! — взорвался епископ. — Иначе зачем бы мне спрашивать? Не прикидывайся идиотом!
— Просто мне не кажется, что… — секретарь замялся. Вообще-то справедливости ради надо заметить, у него тоже сложилось подозрение, что роль Леонардо во всей этой истории гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И разумеется, мессере да Винчи что-то скрывает. Сам факт его службы «кровавому герцогу Валентине», как называют Чезаре, вызывает удивление.
Дело в том, что во Флоренции были довольно наслышаны о чудачествах мессере Леонардо и его странной, почти необъяснимой доброте. Он подбирал увечных животных и платил за их выхаживание. Никогда не подходил к мясным лавкам. Свой отказ от мясной пищи объяснял более чем странно: «Не хочу быть чьей-то могилой». Сам Макиавелли однажды стал свидетелем странной сцены. Они беседовали с Леонардо у реки Арно, когда мимо прошел мужик с мешком, в котором что-то пищало и возилось. Он явно собирался без всякого сожаления швырнуть мешок в реку.
— Эй, что там у тебя? — остановил его Леонардо.
— Щенки, — буркнул мужик.
Лицо мэтра стало жестким и почти страшным от гнева.
— Отдай их мне, — приказал он, не сводя холодных голубых глаз с хозяина мешка.
Тот оценивающе присмотрелся к одежде господ и неожиданно заявил:
— Они мои. Захочу — утоплю, а захочу — продам. Цена им — золотой.
К удивлению секретаря, Леонардо невозмутимо заплатил дукат за бесполезных, слепых дворняжек. Больше того, получив мешок, он тут же послал Джакопо, одного из своих учеников, за большой корзиной, рогожей и сеном. Достал щенков из мешка, разметил их в корзине, велел отнести домой и купить козу, чтобы они могли кормиться ее молоком. После чего продолжил разговор с Макиавелли как ни в чем не бывало.
Но в другой раз, когда они с мессере Леонардо встретились на одной из флорентийских улиц, им навстречу выскочила целая собачья свора. Собаки окружили черного кобеля, должно быть чужака, и готовились напасть на него. Но мессере Леонардо не сделал ничего, чтобы отогнать собак и спасти жизнь черному. В мгновение ока несколько оскаленных пастей рванулось вперед, и отчаянный визг потонул в громком реве.
И так во всем. Мессере да Винчи эксгумировал трупы для своих анатомических опытов, но никогда не смотрел на казни. Вскрывал умерших и вынимал их внутренности для зарисовки и изучения, но не терпел никакой жестокости. Даже на битье плетьми не мог смотреть. Однажды его лошадь случайно задавила котенка. Мессере Леонардо собственноручно его похоронил, был в огромном расстройстве и просил прощения у кошки!
Вспоминая все это, Макиавелли тоже не мог понять, как мэтр да Винчи, при всех странностях своего характера, может преданно служить Чезаре Борджиа. Как он может помогать человеку, который силой и обманом заманивает своих врагов в ловушки, а затем расправляется с ними медленно и жестоко?
Пожалуй, епископ прав. Здесь что-то не так.
Глава XIII
ШТУРМ
Я быстро припарковался и, стараясь не привлекать к себе внимания, прошел в соседнее с кинотеатром здание. В пустынном холле офис-центра недалеко от входа висел большой указатель. Каждый этаж имел свой цвет. Мне нужен был последний, восьмой, как оказалось — «красный». Там располагалось несколько фирм. Краем глаза я выхватил одну — «L amp;K Company».
— Где у вас тут «L amp;K Сотрапу»? — спросил я у молодой женщины, которая выглядела как офис-менеджер центра и смотрела за теми, кто заходил или выходил из лифтов.
— «Special» или «Exclusive»? — уточнила она.
— Э… — меня прошиб пот — оказалось, что их две! Какую назвать, чтобы попасть на восьмой этаж и не вызвать подозрений? — «Exclusive».
— Восьмой этаж, пожалуйста, — улыбнулась девушка.
— Спасибо. Восьмой.
Я зашел в лифт и поднялся на «красный» этаж, чувствуя себя самым настоящим преступником. Зеленые указатели «Exit» привели меня к черной лестнице. Оглядевшись по сторонам, я открыл дверь, преодолел два пролета и выбрался на крышу. Как я и предполагал, с крыши этого дома на соседний вела пожарная лестница.
В тренажерном зале я не показывался уже полтора года и сейчас сразу же это почувствовал. Мысленно приказав себе не смотреть вниз, я полез наверх. Карабкаться по ржавым ступенькам, впаянным в отвесную стену, было не только страшно, но просто физически тяжело. Хватило одного-единственного сильного порыва ветра, чтобы я понял — работа пожарных заслуживает всяческого уважения.
Я обследовал крышу кинотеатра. Лестница, ведущая внутрь, была на замке. И что теперь делать? Я обошел будку с дверью черного хода. Не подступиться — дзот. Но зато есть вентиляционная решетка. Взломать? Поблизости валялся увесистый кусок арматуры. Раскрошив бетон и создав таким образом небольшое углубление, я смог поддеть решетку и выломал ее.
— Господи, что я делаю?!
С этими словами я попал внутрь здания. Здесь пришлось немного поплутать по техническим помещениям, но в конце концов я оказался в огромном холле с дверьми, ведущими на балкон кинозала. Ни единого человека. Я аккуратно приоткрыл дверь…
— Христианство — это лишь иудейская ересь, — громыхал чей-то голос. — Всякая самостоятельная религия подобна дереву — у нее есть свое корневище, свой ствол и своя крона. Но христианство — не древо священного сада. Нет. Христианство — одна из ветвей, отклонившаяся от древа Бога Израиля. Искусственная, насильственно привитая ветвь.
Стараясь не наделать шума, я прошел к краю балкона. Здесь не было ни души, вся публика — человек семьсот или девятьсот — разместилась в партере. На сцене, прямо перед экраном, в освещении двух пересекающихся лучей стоял невысокий, плотный, не старый на вид, но совершенно седой мужчина. Доктор философии Рабин.
— Вы никогда не спрашивали себя: почему христианство признает Ветхий Завет, а иудаизм не признает Новый? — доктор Рабин внимательно смотрел в глубь зала, и от одного этого взгляда мне вдруг стало жутко. — Вероятно когда-то, в какой-то момент это показалось вам странным. Вы задумались, но мысль, натолкнувшись на невидимое препятствие, застопорилась и не пошла дальше. Люди слишком привыкли к христианскому мифу, чтобы всерьез думать о таящихся в нем противоречиях. Но они существуют!