— С вашего позволения, мы вас оставим, — сказал синьор Вазари.
— Я сейчас принесу горячего чаю. Вы будете? — спросила Франческа, уже закрывая за собой дверь.
— Да, спасибо… — поблагодарил я.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Дик, когда мы остались одни.
— Голова ужасно кружится…
* * *Я заснул мгновенно, едва моя голова коснулась подушки. Даже не заснул, а вновь лишился сознания. Лишь в последнюю секунду перед моими глазами пронесся образ Франчески — ее долгий, испытывающий взгляд, ее длинные, вьющиеся волосы, ее изящная фигура, вырезанная светом на фоне высокого, узкого средневекового окна, ее нежный и глубокий голос: «Вы ведь что-то увидели или услышали, да?»
Откуда она узнала?!.
Глава XLVIII
СКИТАЛЕЦ
Тревожась за сохранность своих тайн, Джованни почти поселился в монастыре святого Иоанна, у дяди Джулио. И что хуже всего — стал вести привычный для себя образ жизни. Дядя был в отчаянии. Теперь он боялся, что папа Юлий II лишит его сана за укрывательство мятежного племянника.
Кроме того, сам Джованни вел себя «просто ужасно». Поэтов и музыкантов в монастыре стало едва ли не больше, чем монахов. Интимные привычки кардинала также доставляли дяде Джулио большие неудобства.
Вообще-то «греческая любовь» была во Флоренции обычным явлением. В других местах этот грех даже прозвали флорентийским. И то, что кардинал Джованни активно и с удовольствием практиковал содомию, никого не шокировало. Собственно, даже неистовый делла Ровере, «Железный папа», предпочитал мужчин. Однако дядя Джулио требовал соблюдения хоть видимости приличий.
Прошлой ночью случилось нечто, что окончательно вывело дядю из терпения. Джованни был вынужден уехать из монастыря, вернувшись в Милан к Джулиано.
Хоть они и были родными братьями, они не были близки, даже достаточно хорошо знакомы. Джованни стал кардиналом в четырнадцать лет. Джулиано тогда было пять. Кардинал жил преимущественно в Риме. Потом, став легатом папских войск, проводил много времени в походах. Ничем особенным на военном поприще он не отличился. До того, как злосчастный Пьетро был изгнан из Флоренции, братья общались между собой очень мало. Участие Джованни в жизни Джулиано сводилось к ходатайствам, чтобы святая инквизиция не слишком пристально интересовалась занятиями младшего Медичи.
— Сколько ты еще собираешься держать Панчифику у него? — спросил Джулиано у Джованни.
Кардинал лежал на диване, положив под голову бархатную подушку. Пухлую белую руку Джованни держал на лбу. Время от времени он приподнимался, чтобы напиться холодной воды. Его мучило похмелье.
— О боже, Джулиано, не задавай мне этих вопросов, — простонал он своим высоким, чуть осипшим голосом.
— Так что же случилось? — чуть заметно улыбнувшись, спросил Джулиано.
Кардинал посмотрел на него с непередаваемой тоской и страданием.
— Мы играли «Вакха», — капризно сказал он, всем своим видом показывая, что любопытство Джулиано чрезвычайно раздражает его, — я был Вакхом. Чтобы пьеса вышла более достоверно, мы пили настоящее вино и были обнажены. В кульминационный момент, когда Ганимед должен был воздать мне хвалу, а я отблагодарить его за почтительность, — вошел дядя. Разумеется, он все не так понял! Ох! Ты ведь знаешь, он совершенно ничего не смыслит в искусстве.
Бедный кардинал снова схватился за голову и стал тихо стонать.
— У меня плохие новости, Джованни, — Джулиано взял со своего стола письмо и протянул брату.
— Что еще? — тот скривился так жалобно, что стал похож на обиженную мартышку. — Отдай Биббиене. Пусть он почитает. Почему ты даешь это мне, когда есть секретарь?
— Биббиене?…
— Ах, я забыл, — кардинал закрыл рукой глаза, — он же вчера уехал… м-м… В общем он уехал. Отложи письмо. Биббиена прочитает его, когда вернется. И не говори мне ни слова. Я все равно не знаю, как мне сейчас надлежит действовать. Только волноваться буду напрасно.
Джулиано раздраженно бросил лист бумаги на стол.
— Ладно, Джованни, не хочешь читать, передам тебе на словах. Чезаре сбежал от Фердинанда. Говорят, его уже нет в Испании. Никто не знает, куда именно он направился и кто его освободил. Юлий уже объявил награду за голову Борджиа. Двадцать тысяч дукатов.
Кардинал, в это момент жадно пивший воду, поперхнулся, подавился и забрызгал все вокруг, в том числе свою роскошную сутану.
— И ты молчал?!! — заорал он.
Джованни вскочил и забегал из стороны в сторону меж длинных столов, уставленных колбами, ретортами, горшочками снадобий, свечными огарками и листками бесполезных безумных формул.
— Боже мой, боже мой, — запричитал он. — Ну и кашу заварили вы с Пьетро! Я уверен, что Чезаре уже на полпути сюда. Может, он уже здесь! Мы должны избавиться от этой девицы! Слышишь, Джулиано, мы должны избавиться от нее немедленно! Увези ее! Нет, лучше убей! Боже мой, во что вы меня втянули, мои бедные придурки! Биббиена, а он очень, очень умный человек, говорит, что моя доброта к родственникам меня погубит. И зачем я только послушал вас? И зачем я только с вами связался?! Ты знаешь, что у меня были вполне нормальные отношения с делла Ровере, пока вы двое не затеяли эту грязную возню со своей нищенкой? Я бы мог стать легатом и его армии тоже, если бы не вы!
Юлий II, пробыв на папском престоле чуть более двух месяцев, сменил прозвище «Железный» на «Грозный». Он уже успел казнить большую часть своих врагов — тайных и явных. Джованни было о чем беспокоиться.
Джулиано нахмурился.
— Наверное, тебе следовало бы стать папой самому, а не думать, как найти покровительства делла Ровере, — сварливо сказал он. — И не смей плохо говорить о Пьетро!
Джованни тяжело и глубоко вздохнул, закрыв глаза ладонью.
— Прости, прости, — сказал он после длительной паузы. — Бедный Пьетро был тебе вместо отца все это время. Прости, Джулиано. Ничего. Не волнуйся. Дождемся Биббиену. Не будем пока принимать никаких решений.
Глава XLIX
ОТКРЫТКА
— Нет, папа, ты должен им сказать! — из коридора донесся голос Франчески. — Папа, ты же знаешь!
Я открыл глаза. За окном стемнело. В комнате полумрак. С трудом поднялся, чувствуя, как при малейшем изменении положения голова раскалывается на две равные части.
— Франческа, ты преувеличиваешь… — ответил ей другой голос, по всей видимости синьора Вазари, но только сейчас он звучал как-то по-другому, не так, как прежде, тяжело, сдавленно.
— Я знаю, что ты знаешь! Скажи! — настаивала Франческа.
— Это очень странная история, Франческа, — казалось, отец девушки пытался уйти от ответа. — Очень странная.
— Папа, а как ты думал это произойдет? — уговаривала его Франческа. — Разве это может случиться как-то нестранно?…
— Но они сами не знают, что они ищут… — возразил отец. Я встал и медленно, стараясь не оступиться и не потерять равновесие, направился к двери.
— А откуда они могут знать, папа? — настаивал Франческа.
— Ты не понимаешь, не понимаешь, — отчетливо, чуть не по слогам проговорил синьор Вазари, после чего раздался звук, издаваемый его коляской во время движения.
Я открыл дверь и чуть не столкнулся с отцом Франчески.
— Ой! — воскликнул от неожиданности синьор Вазари.
— Простите, простите! — залепетал я. — Я вас не задел дверью?
— Нет, все нормально. Все нормально, — синьор Вазари странно посмотрел на меня — пристально, напряженно, словно хотел превратить в рентгеновский снимок. — Вы хорошо себя чувствуете?
— Да, уже лучше. Спасибо.
— Это хорошо, — подчеркнуто холодно отозвался отец Франчески, уже отъезжая от меня прочь в своем инвалидном кресле. — Очень рад за вас.