Вернувшись в актерскую, он должен был приклеить себе теперь седую бороду, чтобы изображать престарелого царедворца в сцене, где давалось театральное представление, устроенное Гамлетом. Важно выступая в свите короля под звуки труб и барабанов, он снова увидел, что красавица его все еще в маске. Но на этот раз он не мог смотреть на нее, так как он должен был смотреть то на короля и королеву, то на мимических актеров в глубине сцены.
Когда окончилась эта сцена, и актеры снова очутились за кулисами, они невольно стали обмениваться впечатлениями. Один заметил:
— Публике, по-видимому, понравилось наше представление. Как она кричала, когда король бросился бежать в ужасе!
— Ну, шум еще ничего не значит, — возразил другой, — гораздо важнее то, что все они притихли и слушали почти всю сцену молча. Небось, когда играли «Гамлета» Тома Кида, наверное, этого не было.
— Посмотрим, удастся ли еще конец, — заметил тихо Шекспир, но на лице его играла довольная улыбка.
Гель Мерриот нацепил опять свои усы и облекся в одежду Лаэрта с твердым намерением со своей стороны тоже способствовать успеху пьесы. Следующая за тем сцена, где он должен был потребовать от короля удовлетворения за смерть отца, узнать о том, что сестра его сошла с ума, эта сцена должна была дать ему возможность доказать Шекспиру, что он не ошибся, выбрав его для такой ответственной роли; она должна была послужить первым шагом к блестящей карьере, которая дала бы ему возможность встать на одну доску с богатой аристократкой.
Может быть, она принадлежала к числу тех, которые пользовались привилегией присутствовать на рождественских придворных представлениях. Если бы ему удалось заслужить ее внимание в первый же раз, как актеры обер-гофмейстера будут играть при дворе, и составить себе такое же состояние, как Аллейн и другие актеры, он смело мог рассчитывать на то, что будет ей равен по богатству и происхождению. Все это промелькнуло в его голове, как молния, со свойственной юношам беспечностью.
Он стоял, погруженный в раздумье, в углу актерской и подобно Бурбеджу старался сосредоточиться на своей роли, отгоняя актеров, подходивших к нему поболтать. Везде раздавались шутки и смех, слышались разговоры, все сидели на столах, стульях и креслах и даже на шкафах, так как все это было приготовлено для предстоящей сцены; в те времена в театре употреблялись не только костюмы и грим, но также декорации и обстановка. Наконец настала минута выхода на сцену. Гель был совершенно готов и вошел в свою роль: когда он услышал реплику, вызывавшую его на сцену, он быстро выскочил из-за кулис и с таким жаром воскликнул: «Где король?», что публика примолкла, и даже все сидевшие около сцены франты на минуту прекратили свой разговор.
Приказав своим датчанам отойти немного назад, Гель снова обернулся к королю и бросил быстрый взгляд по направлению к интересовавшей его ложе: она была пуста. Ему показалось, что пол уходит у него из-под ног, в ту же секунду интонация голоса его совершенно изменилась, и он снова монотонно и машинально продолжал свой монолог, обращенный к королю. Он все еще время от времени посматривал на пустую ложу, чтобы убедиться, что глаза не обманывают его, но там не было больше ни его красавицы, ни другой дамы в маске, ни спящего мужчины, ни пажа в зеленом платье. Гелю показалось, что в театре вдруг стало темно, хотя по-прежнему свет лился в окна.
Почти совершенно не понимая, что он делает, Гель кое-как окончил эту сцену и другую, следующую за ней, очень длинную и неинтересную. Он вышел, как в тумане, в актерскую и сел на стул в глубоком раздумье.
— Разве жизнь утратила для тебя всякую прелесть? — послышался вдруг голос Шекспира, верно угадавшего настроение своего протеже. Он говорил это полунасмешливо, полу сострадательно. При этих словах Гель почувствовал раскаяние совести при мысли о том, как он обманул доверие своего патрона и почти провалил его пьесу. И поэтому он сказал ему совсем невпопад:
— Простите меня, я постараюсь исправиться в последнем акте.
И он встал с места с твердым намерением действительно взять себя в руки. Ведь, может быть, та девушка и ее спутники только перешли в другую ложу, или же ушли на время и снова затем вернутся в театр. К тому же с его стороны было очень глупо пренебрегать единственным средством когда-либо сравняться с ней в смысле богатства, и надо было принять во внимание и злорадство, светившееся в лице Джильберта Грове.
Теперь ему предстояла сцена встречи с Гамлетом на кладбище. Стараясь уверить себя, что очаровавшая его девушка смотрит из какого-то неизвестного ему места, он играл с таким жаром, что когда вышел за кулисы после этой сцены, сам Бурбедж приветствовал его восклицанием: