— Нет, погоди, красотка! Ты от меня не уйдешь… ты станешь моей… потому что я тебя хочу… и я тебя получу, клянусь всеми силами ада! Ты дорого заплатишь мне за все оскорбления!.. А пока я прямо здесь, посреди улицы, на глазах у всех, поцелую твои хорошенькие губки, чтобы все знали, что ты принадлежишь мне!.. Ну, давай же, один только поцелуйчик, иначе ты не двинешься с места!..
Разгневанный барон, изо всех сил сжимая запястья девушки, притягивал ее к себе; глаза его полыхали звериной страстью, искаженное лицо напоминало маску ужаса. Мюгетта отчаянно сопротивлялась. Конечно, она могла позвать на помощь, и непременно нашелся бы какой-нибудь храбрец, готовый выступить на ее защиту. Но она не сделала этого: она была горда и привыкла во всем полагаться только на себя. Но все же она воскликнула:
— Отпустите меня, или я позову на помощь… я призову парижан…
В ответ барон только гнусно рассмеялся.
В это время вдалеке показался портшез герцогини де Соррьентес, возле которого шагом ехал великан д'Альбаран. Очевидно, таинственная герцогиня уже завершила свои долгие переговоры. Занавеска была приоткрыта, и герцогиня с интересом созерцала улицу — впрочем, значительно менее оживленную, чем утром. Заметив разыгрывавшуюся впереди безобразную сцену насилия, она быстро все поняла и по обыкновению спокойным и одновременно повелительным тоном распорядилась:
— Д'Альбаран, вон та девушка нуждается в вашей помощи. Избавьте ее от грубияна, докучающего ей своими притязаниями, да не забудьте преподать ему урок хороших манер.
— Слушаю, сударыня, — бесстрастно ответил д'Альбаран и пришпорил коня,
Однако наш долг заставляет нас сообщить, что сегодня утром д'Альбарану не суждено было выполнить до конца ни одного поручения своей госпожи (отметим, кстати, что любой приказ великан-испанец воспринимал с одинаковой невозмутимостью, доказывая тем самым, что он привык подчиняться, а не размышлять). В самом деле, как и в случае с Ландри Кокнаром, так и сейчас он прибыл, когда дело было уже наполовину сделано. Пока он ехал, другой исполнил его работу. Должны ли мы говорить, кто был этот другой? Разумеется, граф Одэ де Вальвер. Отчаявшись отыскать девушку в окрестностях улицы Сент-Оноре, он тоже решил направиться в сторону Трауарского креста.
Он появился в ту самую минуту, когда прекрасная цветочница пригрозила позвать на помощь. Однако он не слышал этой угрозы. Увидев Роспиньяка, он немедля бросился вперед и схватил негодяя за плечо.
— Да как ты осмелился напасть на беззащитную девушку?!. — воскликнул он.
В то же самое время его кулак с быстротой молнии обрушился на физиономию барона, и тот, испуская крики боли, покатился по земле. Вальвер приблизился к девушке и, трепеща от волнения, нежно произнес:
— Не бойтесь.
— А я и не боюсь! — бесстрашно ответила та; голос ее звучал холодно и равнодушно.
Она говорила правду. Достаточно было лишь взглянуть на нее, чтобы понять, что она ни на минуту не потеряла самообладания. Мало того — она, кажется, отнюдь не была довольна вмешательством Вальвера. Напротив, оно даже рассердило ее.
Тем временем Роспиньяк оправился от нанесенного ему удара. Он был вне себя. Его налившиеся кровью глаза искали обидчика. Он обнаружил его и тотчас же узнал. От гнева усы барона встали дыбом: именно с этим человеком он собирался свести счеты, и теперь он разом заплатит ему за все. Надо сказать, что Роспиньяк не только был одним из лучших фехтовальщиков Парижа, но и, несмотря на свой невысокий рост и хрупкое сложение, отличался необычайной силой. Это обстоятельство придавало ему уверенности в себе и позволяло надеяться на победу в схватке с любым противником. Конечно, барон уже понял, что юнец ловок и гибок, но ведь за спиной Роспиньяка стояли четыре его лейтенанта, которые, благодарение Богу, также весьма искусно владели шпагой. Итак, негодяй решил немедля расправиться с обидчиком, но прежде, не считая нужным сдерживаться, разразился новым потоком оскорблений в адрес девушки:
— Черт побери, красотка, у которой нет ни отца, ни мужа, ни брата, чтобы защитить ее, зовет на помощь своего любовника, а?.. Признайся, этот вертопрах твой любовник, да?.. Так вот, советую тебе хорошенько посмотреть на него, ибо видишь ты его в последний раз!
Оскорбления, выкрикнутые самым наглым тоном, произвели на тех, к кому они относились, совершенно противоположное действие. Мюгетта-Ландыш страшно побледнела, а Вальвер покраснел до самых корней волос. Насладившись впечатлением, произведенным его словами, Роспиньяк двинулся на Вальвера. Он даже не вынул из ножен шпагу, так как намеревался схватить своего противника за воротник: до сих пор еще никому не удавалось вырваться из его железных пальцев.
Барон не успел сделать и двух шагов, как на его пути возник Вальвер. Теперь лицо юноши поражало своей бледностью так же, как еще мгновение назад — ярким румянцем. Во взоре его светились гнев и ненависть, но сам он стоял уверенно и недвижно, словно каменное изваяние. Роспиньяк понял, что предстоящий поединок завершится только смертью одного из участников, и он решил обнажить шпагу. Слишком поздно! Руки Вальвера сжали его запястья. Резким движением барон попытался высвободиться, но с удивлением обнаружил, что это ему не под силу. Он попробовал еще и еще раз; бесполезно. Роспиньяку казалось, что его запястья попали в стальные тиски. Это ощущение было столь неприятным и непривычным, что он, к собственному удивлению, начал терять уверенность в себе.
Однако это было только начало схватки. Вальвер хотел, чтобы противник устал, растерялся и в конце концов понял, кто именно является истинным хозяином положения. Внезапно юноша резким движением завел барону обе руки за спину. Маневр этот был проделан столь изящно, что присутствующие могли решить, будто молодому человеку оно не стоило никакого труда. Но Роспиньяку этот жест причинил такую боль, что он, не выдержав, испустил жуткий вопль.
Отпустив одну руку барона, но продолжая крепко сжимать другую, Вальвер быстро переместился за спину своего противника, и Роспиньяк услышал грозный и холодный голос:
— Этому приему меня научил шевалье де Пардальян. Сейчас ты на собственном опыте убедишься, что сломать человеку руку удивительно легко.
В самом деле: он сильнее сжал пальцы, и барон вновь вскрикнул от боли.
— Вперед! — все тем же грозным голосом скомандовал Вальвер.
Роспиньяк был вынужден повиноваться. Согнувшись в три погибели, он предстал перед Мюгеттой, которая с изумлением смотрела на него и на своего непрошеного защитника.
— На колени, мерзавец, и проси прошения у той, которую ты столь гнусно оскорбил! — приказал Вальвер.
На этот раз Роспиньяк взбунтовался. Он побледнел, глаза его едва не выскочили из орбит, по лбу потекли струйки пота. Его физические страдания усугублялись страданиями душевными. Он постарался выпрямиться; на его изменившемся от боли лице читалась твердая решимость не подчиниться столь унизительному приказу.
— На колени, мерзавец, или я все-таки сломаю тебе руку! — повторил Вальвер.
И он вновь слегка сжал кисть барона; барон охнул, но не повиновался. Тогда юноша сделал еще одно еле уловимое движение, и до Мюгетты донесся сухой звук ломающейся кости. Из распухших губ Роспиньяка вырвался глухой стон, и он тяжело рухнул на колени.
— Проси прошения! — неумолимо повторил Валъвер.
— Извините меня! — прохрипел несчастный барон, едва не теряя сознание.
Только тогда Вальвер отпустил его руку, взял за плечи, встряхнул и рывком поставил на нога. Спокойным и холодным голосом он произнес:
— Вон отсюда! И больше не попадайся мне на пути, ибо, клянусь Господом, где бы я тебя ни встретил — будь то в покоях короля, в церкви или даже у подножия алтаря, — ты получишь добрый пинок в зад, такой, какой ожидает тебя сейчас.
И развернув барона словно соломенное чучело, он с восхитительной точностью сапогом нанес ему удар несколько ниже пояса, от которого Роспиньяк отлетел шагов на десять.