— Теперь, — сказала она, улыбнувшись прежней лукавой улыбкой, — вам надо знать все… все, что я сама знаю о Лоизе. А так как я знаю очень мало, то мой рассказ не займет много времени.
Она помолчала, собираясь с мыслями. Вальвер осмелел. Он взял руку девушки, почтительно поцеловал ее, и даже легонько пожал. Мюгетта и не подумала протестовать.
— Я слушаю вас, — проникновенно сказал Вальвер.
— Кто я? — начала она. — Где я родилась? Кто мои родители, и живы ли они до сих пор? Я ничего об этом не знаю. С самого раннего детства я жила у женщины по имени Ла Горель, которая неустанно твердила, что родители бросили меня, а она из жалости подобрала и воспитала брошенного ребенка. В те времена у меня, как и у всех людей, было имя, данное при крещении, и иногда Ла Горель называла меня этим именем. Думаю, что если бы я его сейчас услышала, я бы вспомнила. Это было так давно, что сама я ни за что не вспомню — даже пытаться не стоит. Ла Горель, у которой несомненно были на то основания, вскоре дала мне другое имя. Сначала она называла меня «подкинутой девчонкой», а потом, найдя, что это слишком длинно, стала звать просто «подкидышем». Это имя я и запомнила. В общем-то Ла Горель была не зла, вот только невероятно скупа. Алчность толкала ее на отвратительные поступки. Она вбила себе в голову, что я обязана добывать деньги и для нее, и для себя; в будущем же она надеялась хорошо заработать на мне. Каким образом она собиралась это сделать, я поняла значительно позже. Когда же я была совсем маленькой, она раздевала меня едва не донага, брала на руки и шла на улицу просить подаяния. При этом она до крови щипала меня, и я кричала и заливалась слезами от боли. Вид плачущего ребенка вызывал жалость у прохожих, и сума ее быстрее наполнялась монетами.
— Гнусная мегера! — возмутился Вальвер.
— Позже, когда мне было года три-четыре, она, не желая в холодную дождливую погоду выходить из дома, посылала меня одну просить милостыню. Если я приносила мало денег, она била меня и отправляла спать без ужина. Впрочем, она никогда не бывала довольна, ибо жадность ее была поистине ненасытна и требования ее постоянно росли. Когда мне исполнилось лет семь или восемь, она стала отправлять меня в поле собирать цветы. Потом я продавала их горожанам. Вот каким образом я освоила ремесло цветочницы. Обладая некоторыми начатками образования, эта женщина научила меня читать и писать и дала кое-какое воспитание. Пожалуй, это было ее единственным добрым поступком, хотя и тут, как я потом поняла, она преследовала свои корыстные цели. Нищета и тяжелая работа, лишения и побои — вот вся история моего детства, больше мне вспомнить нечего.
— Но почему, — вскричал Вальвер, нежно сжимая ее руку, — почему прежде вы мне ничего не рассказывали? Вы же знаете: все, что касается вас, меня глубоко трогает. Прошу вас, расскажите мне все… Все, что вы помните.
Девушка продолжила:
— Я росла и становилась хорошенькой — так по крайней мере говорила Ла Горель. И тогда она решила осуществить свою мечту — продать меня какому-нибудь богатому и развратному вельможе и таким образом заработать кругленькую сумму. И если я не оказалась на дне, то только потому, что изо всех сил сопротивлялась ее желаниям, не обращая внимания на многочисленные попреки и частые побои.
— Ах, мерзавка, ах, грязная свинья!.. — возмутился Вальвер, сжимая кулаки. — Попадись она мне!..
— Не волнуйтесь! — с прежней лукавой улыбкой произнесла Мюгетта. — Все это было так давно! Лучше послушайте теперь историю моей маленькой Лоизы.
— Я слушаю, — улыбнулся Вальвер, — я весь внимание.
Он говорил правду: рассказ девушки захватил его. С не меньшим интересом ожидал он повествования о крошке Лоизе. Почему? Да потому, что с той самой минуты, как его возлюбленная Мюгетта сказала, что девочка была потеряна родителями, а может быть, даже украдена у них, он неотступно думал о своем кузене Жеане де Пардальяне: его дочь Лоиза была похищена совсем еще младенцем, и отец до сих пор разыскивал ее. Вальвер твердил себе: «О, только бы это была она, о, если бы это оказалась она!..»
Не подозревая, какие мысли обуревают юношу, девушка продолжала:
— До двенадцати лет я жила в Марселе, а затем Ла Горель уехала оттуда и, как вы догадываетесь, взяла меня с собой. Она сказала, что мы отправляемся в Париж. До Парижа мы добирались целый год: похоже, старуха не спешила. Мы приехали сюда четыре года назад. Я не знаю, чем занималась в то время Ла Горель, но зато отлично помню, как однажды она явилась домой с большим кошелем, полным золотых монет, и, высыпав их на стол, принялась пересчитывать. Радость ее была так велика, что она даже не подумала, как обычно, спрятать от меня деньги. Более того, она забылась настолько, что стала хвастать перед мной своей удачей. «Если дельце, из-за которого нам пришлось покинуть Марсель, выгорит, я получу еще один такой же мешочек», — потирая руки, говорила старуха. На следующий день она уехала. Я не могу вам сказать, ни куда она направилась, ни с какой целью, потому что меня она оставила в Париже — под присмотром такой же мегеры, как она сама. Ла Горель вернулась через месяц. Это было вечером, в час, когда я возвращалась домой после долгих блужданий по улицам Парижа. Моей мучительницы не было в городе, но та, кто ее замещала, была не менее жадна, и я целыми днями продавала цветы, а потом отдавала ей всю выручку. Так что я ничего не выигрывала от отсутствия Ла Горель. Итак, Ла Горель вернулась в сумерках; под плащом она прятала объемистый сверток. Заперев дверь, она развернула его. Там лежал ребенок — малышка Лоиза.
— И вы говорите, — перебил ее Вальвер, — что это случилось четыре года назад?
— Да.
— Вы уверены?
— О, совершенно!
— В каком месяце?
— В августе.
— Не могли бы вы поточнее сказать, в какой половине августа?
— Разумеется. Ла Горель вернулась накануне праздника святой Марии.
— Значит, пятнадцатого, — прошептал Вальвер, сгорая от нетерпения.
Расспросы его встревожили девушку.
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Сейчас я вам все объясню, — ободряюще улыбнувшись, ответил Вальвер. — Но продолжайте, прошу вас.
— На следующий день, как только распахнулись городские ворота, мы отправились на юг Франции. Ла Горель уносила с собой ребенка, пряча его под своим широким плащом. Она хотела поскорее оказаться подальше от Парижа, поэтому целую неделю мы шли без отдыха, останавливаясь лишь для того, чтобы восстановить свои силы. По истечении этого срока она решила, что мы уже достаточно ушли от города, и позволила себе как следует отдохнуть. Мне пришлось приняться за свою обычную работу. Надо вам сказать, что когда Ла Горель принесла Лоизу, малышке было не больше года. Она была одета в грубые и грязные лохмотья. В дороге Ла Горель наряду с прочей поклажей поручила мне нести сверток, который, по ее словам, стоил больших денег, и пригрозила, что если я его потеряю, то мне не поздоровится. Я очень испугалась и с тех пор берегла сверток как зеницу ока. Но однажды меня одолело любопытство, и я решила заглянуть в него. Внутри лежала детская одежда — такая роскошная и нарядная, какую только можно себе представить. Я поняла, что это одежда Лоизы и что Лоиза была ребенком из знатной дворянской семьи, ибо на каждой вещице красовались короны. Сама не зная зачем, поддавшись какому-то неясному порыву, я вытащила оттуда маленький детский чепчик, отделанный дорогими кружевами.
— Который, я надеюсь, вы сохранили?
— Еще бы! Вдруг он поможет установить, кто родители малышки?
— На нем тоже вышита корона?
— Да, корона маркиза… Об этом я узнала позже.
— Так значит, девочка — дочь некоего маркиза? — взволнованно спросил Вальвер.
— Я уверена в этом.
— А дальше? Дальше? — жадно вопрошал молодой человек. — Старуха больше ничего вам не говорила?
— Нет, — улыбнувшись, ответила Мюгетта. — В первом же большом городе, куда мы прибыли, Ла Горель, чья алчность была поистине неуемна, продала детскую одежду. Видимо, сделка была выгодной, поэтому она ни словом не обмолвилась о пропаже чепчика. Не стоит и говорить, что я, лишенная любви и ласки, сразу же привязалась к похищенному ребенку. Девочка была такая милая, такая хорошенькая и… такая несчастная! Она быстро поняла, что я одна защищаю ее и люблю, и платила мне своей трогательной детской привязанностью. Представьте себе, как я была счастлива! Наконец-то подле меня появилась любящая душа! Меня, подкидыша, как называла меня Ла Горель, любили! Теперь мое жалкое существование озаряла улыбка белокурого ангелочка. Мы обосновались в одном из больших городов, и для Лоизы началась та же жизнь, которую некогда вела я. Дождь ли, снег ли, палящее солнце — Ла Горель, прихватив с собой Лоизу, шла на паперть и заставляла ее протягивать свои замерзшие ручонки навстречу прохожим, прося подаяние.