Выбрать главу

Фельдшер вышел, встряхивая термометр. К палатке профессора он приближался неслышно. Здесь остановился, затаив дыхание, стал прислушиваться. Ему показалось, что он услышал легкое дыхание дочери профессора, Анюты…

— Это вы там, Карамушкин?

Фельдшер вздрогнул. Оказывается, начальник экспедиции уже встал.

— Заходите.

Карамушкин робко откинул полог, боком протиснулся в палатку и прошептал:

— Доброе утро, Федор Андреевич. Как спали, как чувствуете себя?

— Благодарю. Давайте ваш градусник. Это что же, так будет каждое утро?

— Видите ли, Федор Андреевич, — смущенно заговорил Карамушкин. — Мне так приказано. Я головой… — Увидев, что Анюта заворочалась в своем спальном мешке, он перешел на самый тихий шепот: — Я головой отвечаю за ваше здоровье, Федор Андреевич.

Бивуак ожил. Дымил костер, люди просушивали и скатывали вьюки, готовясь к новому переходу по бездорожью.

Ожил и лес. Веселое пенье птиц, звонкий стрекот кедровок, бодрящий прохладный воздух утра быстро разгоняли сон людей.

Перед тем как разбудить дочь, Федор Андреевич Черемховский по-хозяйски осмотрел лошадей, проверил упаковку вьюков, закладку продуктов в котел, перекинулся несколькими словами со старым таежником-проводником Пахомом Степановичем, пока тот старательно и искусно обматывал ноги портянками и надевал охотничьи бродни, потом вернулся в свою палатку, с минуту посидел у постели спящей дочери, любуясь ее беззаботным лицом, пышущим свежим румянцем, и мягкой прядкой темных волос на лбу.

Старый геолог понимал, что не следует слишком баловать Анюту, ставшую уже настоящим геологом, что чрезмерная опека мешает воспитанию в ней самостоятельности и выносливости, но чувства часто брали верх над сознанием. С трудом пересиливая себя, он осторожно потрогал плечо девушки. Та открыла глаза и спросила с легким испугом:

— Вставать? — быстро провела ладонью по глазам, огляделась: — Все уже встали? Как нехорошо…

— Ну, ну!.. — добродушно загудел отец, топорща свои густые усы и забавно хмуря широкие щетки седых бровей.

— В следующий раз разбужу тебя первой, а теперь поторапливайся. Захватишь мое полотенце, вместе пойдем умываться.

Все уже сидели за завтраком, когда из-за ломаной туманной линии далеких хребтов брызнуло солнце.

— Знаешь, папа, — сказала Анюта за завтраком, — смотрю я на этот чудесный восход, на панораму тайги и думаю: стоило стать геологом даже ради того, чтобы так вот близко соприкоснуться с природой. Я думаю, что от этого у человека должен воспитываться сильный, благородный характер… Меня вот пугает каждый шорох в тайге, а хочется быть такой, как Пахом Степанович! Ты, папа, не опекай меня, пожалуйста, как маленькую. Хорошо?

— Нельзя постичь всего сразу, Анюта, — серьезно ответил отец. — Это придет с годами, с опытом. Наши поисковые работы впереди, нас ждут многие трудности; и я буду рад, если это не убьет в тебе любви к тяжелому труду геолога. Для первого похода тебе необходимо…

Дочь с улыбкой перебила его:

— Помнишь, папа, ты как-то рассказывал, что у северных людей в старину был жестокий обычай — бросать новорожденного в снег: выживет — настоящим человеком будет, не выживет — значит, не приспособлен, не стоило ему жить. Я не прошу, чтобы ты так же поступил со мной.

Я уже взрослая. Но ведь надо же, чтобы я была не папенькиной дочкой, а настоящим геологом!

— Уд ивля юсь, дорогая, в кого ты такая сварливая. — В папочку!

В темных, чуть скошенных глазах девушки прыгали веселые, озорные огоньки.

— Неправда, геолог Черемховский гораздо сговорчивее, — ворчливо ответил отец.

Перед тем как тронуться в путь, — лошади были уже навьючены — профессор Черемховский и проводник Пахом Степанович стояли у края спуска, прокладывая маршрут на местности. Внизу лежало бескрайное море тайги.

До самых синих хребтов, залитых лучами утреннего солнца, простирались увалы, покрытые сплошными зарослями смешанного леса. Над ними плавала тонкая, почти прозрачная пелена утреннего тумана. Только в одном месте среди темно-зеленой массы леса серебрилась полоска воды.

— Она. Хунгари, — с уверенностью заметил проводник.

— А что там? Пахом Степанович, у тебя глаз поопытней, посмотри-ка в бинокль, — предложил Черемховский.

Пахом Степанович деловито пригладил бороду, умело приложил бинокль к глазам и долго водил им.

— Вон стойбище-то, нашел! — с облегчением произнес он. — Сопка вроде стога сена, а рядом, левее, — дымок… — Он указал на долину между двумя высокими увалами и на островерхую, крутобокую сопку, похожую на огромный стог сена.