Но нашим путникам повезло: у входа в бурелом они увидели возле лужицы, образовавшейся на плотной глине, след трех сохатых. По-видимому, они пили здесь - два взрослых животных и один теленок. След от лужицы вел в гущу бурелома. Карамушкин пошел по следу и вскоре вернулся.
- Есть проход, - торжественно объявил он, вытирая пот с лица. - Правда, трудный, но пробраться можно.
Только на лошади ехать нельзя - за ствол можно зацепиться. Мы вас понесем, Федор Андреевич.
Никакие возражения старого геолога не остановили Карамушкина. Фельдшер и рабочий быстро срубили два шеста, привязали к ним дождевик и на эти импровизированные носилки уложили Черемховского. Почти целый час в муках они пробирались сквозь бурелом, придерживаясь следа сохатых. А когда бурелом оказался позади, они вскоре увидели ручей, неподалеку от которого в прошлый раз отряд встретился с кабанами.
Дав отдых лошади, покормив ее, путники двинулись вдоль ключа. Лес в этом месте был не так густ, а трава и подлесок почти и вовсе отсутствовали.
Но легкий путь продолжался недолго. Миновав покатый косогор, наши путешественники очутились в пойме Удоми. Но они не попали на след, который оставил отряд по пути на плато, и вскоре закружились в лабиринте бесчисленных проток, образовавшихся в широкой долине реки. Карамушкин не доверял рабочему и сам искал броды через протоки. Через каждый брод он вел лошадь в поводу, покрикивая на своего спутника, чтобы тот не замочил ноги больного. Измучившись вконец, весь мокрый, он часа через два нашел след отряда и отсюда уже не сбивался с него.
Незадолго до заката солнца путники достигли лагеря на устье Удоми. Черемховский сильно утомился и ослаб в дороге и сразу же уснул, как только внесли его в палатку. А Карамушкину и здесь некогда было отдыхать. Он сушил одежду, готовил крепкий чай с лимонником для больного, выбирал лучшую из имевшихся в лагере лошадь, проверял снаряжение…
Болезнь начальника отряда произвела удручающее впечатление на Мамыку, остававшегося до сих пор в лагере в ожидании удобного случая «обмануть» амбу и переправиться через Удоми. Теперь Мамыка предложил немедленно идти в стойбище.
Черемховского разбудили через два часа. Лежа в горчичниках, профессор давал последние указания геологу Титлянову, оставшемуся в лагере.
- Завтра утром сниметесь отсюда и пойдете к основному лагерю экспедиции, - говорил он слабым голосом.
- Поведет вас рабочий Скуратов, который сопровождал меня сюда. Там до возвращения Дубенцова будете руководить разведкой месторождения угля. Работайте спокойно.
Я, очевидно, скоро вернусь. Если что случится со мной, вы получите дополнительные указания… Вам все ясно?
- Все ясно, Федор Андреевич, - с готовностью отвечал Титлянов, высокий сухощавый человек. - Завтра с рассветом выйдем…
При свете факелов, большое количество которых было заготовлено из березовой коры еще засветло, Черемховский и сопровождавшие его фельдшер, Мамыка и рабочий удачно переправились через Удом и. Впереди шел Мамыка с высоко поднятым факелом. Свет факела выхватывал из темноты проплывающие призраками стволы деревьев, свисающие со всех сторон ветки, узкую тропу и выступающие на ней оголенные корневища. Свежая лошадь шла быстро, чуя, что возвращается к человеческому жилью.
Шли быстро еще и потому, что пламя факела хорошо освещало тропу. Фельдшер и рабочий время от времени менялись ролями: один вел лошадь, другой держал большого, и наоборот.
Июньская ночь коротка. Всего три остановки было делано под покровом темноты. И вот уже забрезжил рассвет.
С восходом солнца они сделали двухчасовую передышку на открытом песчаном берегу Хунгари. Карамушкин дал больному лекарства. Состояние Черемховского не улучшалось, но и не ухудшалось. Но даже в этом тяжелом состоянии он был неприхотлив, покорно выполнял все требования фельдшера: пил микстуры, терпеливо сидел в седле, покачиваясь и не издавая ни одного стона.
К счастью, погода все время держалась хорошая - теплая, без дождя и ветра.
Карамушкин вел лошадь и придерживал больного в седле. Впереди шел Мамыка с высоко поднятым факелом.
Люди отдыхали через каждый час по десять минут, а через каждые шесть часов устраивали двухчасовой привал. Благодаря строгому соблюдению такого режима они сохраняли собственные силы и силы лошади и продвигались, не снижая первоначального темпа.
В полдень на вторые сутки они миновали стойбищескит, а к исходу третьих суток, считая с момента выхода на плато, перед утренней зарей их встретил многоголосый собачий лай в большом стойбище орочей.
- Ну вот, Федор Андреевич, - бодро говорил фельдшер, раскутывая Черемховского, - самое трудное позади.
Теперь я так думаю, что ваше здоровье в безопасности. Откровенно сказать, сильно опасался я в первый день нашего похода. Думал, не выдержите такой тряски на лошади.
Оказывается, организм у вас прямо-таки железный.
Никогда еще Карамушкин не был так горд собой, как в эту минуту! И как ему хотелось, чтобы все это почувствовала и Анюта!..
- Вот и хорошо, - говорил пободревший профессор.
- Может быть, и не нужно будет ехать в Комсомольск.
- Что вы, что вы, Федор Андреевич, у вас еще и не развился как следует процесс воспаления. Возможно, и не разовьется, тогда уж дело другое, но болезнь может принять всякий оборот. Спешить нужно, спешить!
Черемховского поместили в школе, в комнате Вачи, девушка не отходила от больного, пока отдыхал фельдшер, - он ведь не спал и часа с тех пор, как вышли с плато.
Весть о том, что в Комсомольск срочно везут больного начальника экспедиции, взбудоражила все стойбище, еще до восхода солнца возле школы собрались все мужчины, стихийно возникло собрание. Обсуждали вопрос о том, как быстрее доставить ученого в Комсомольск, председатель местного Совета остановил свой выбор на Актынке Бокача - одном из самых лучших батчиков. Ему в помощники назначался Мамыка, отлично знавший фарватер Хунгари.
Помимо этого, был выделен запасный бат, на который назначались еще два ороча - оба хорошие батчики.
Баты отчалили от берега в половине восьмого утра, на переднем вместе с больным помещались фельдшер, Мамыка и Актынка, на заднем - двое орочей и рабочий, длинные, долбленные из цельного дерева, узкие лодки с лопатообразными носами, отвалив от берега, быстро помчались, подхваченные течением. Орочи, вооруженные длинными тонкими шестами, ловко управляли батами.
Они мчались весь день и всю ночь, освещая путь факелами из березовой коры. Карамушкин без конца восхищался уменьем Актынки проводить бат через пенистые перекаты или огромные водовороты у прибрежных скал. Бывали минуты, когда авария казалась неизбежной. Тогда фельдшер с замиранием сердца придвигался вплотную к изголовью Черемховского, охватывая руками его плечи, но проходили доли секунды, бат молниеносно разрезал стремнину потока и снова устремлялся в безопасное место, ничуть не нарушая равновесия. Ночью Актынка не доверял ни своему искусству, ни мигающему свету факелов. На бурных перекатах он подводил лодку к берегу, входил в воду по пояс или по грудь и руками проводил бат через опасное место.
Ровно через сутки после начала плавания по таежной реке перед батчиками открылась ровная и широкая гладь Амура. Позади лежало расстояние от стойбища более чем в двести пятьдесят километров. Но от устья Хунгари до Комсомольска еще оставалось добрых семьдесят километров.
Тут на помощь пришел почтовый глиссер, оказавшийся у ближайшего села. Через полтора часа он доставил больного к пристани Комсомольска-на-Амуре.
Хорошо отдохнувший за истекшие сутки, Черемховский почувствовал себя лучше. Прибытие в город еще больше подняло в нем бодрость духа, и профессор попросил раскутать его. Однако фельдшер категорически отказал ему в этом удовольствии. Вызвав скорую помощь, он доставил профессора в лучшую больницу города. И когда Черемховского внесли в палату, сияющий фельдшер сказал: