Кучер всю дорогу без умолку болтал, вновь ругая Николая Петровича, самодура, благосклонно отзываясь о своем барине — Павле Петровиче («хоть жена его от него погуливает, это все знают, кроме самого»), и о Кононе Николаевиче («он у нас блаженный, самый добрый из Милюковых»), и о местном батюшке, не лишенном страсти к наливкам и настойкам, и о местном кузнеце, у которого сын побочный от жены управляющего. В общем, прожужжал все уши, утомил страшно.
Сели на поезд и минут через сорок оказались в Твери.
Город был сравнительно чистый, несмотря на июльскую пыль, по реке плыли пароходы и баржи, на пожарной каланче вышагивал караульный, а в торговых рядах предлагали свежую рыбу, молоко, мед и домашнюю утварь. Посреди возвышался шпиль на куполе Путевого дворца Екатерины II (там теперь располагалась резиденция губернатора), рядом же, на Восьмиугольной площади, находилась губернская канцелярия. Именно сюда и направились сестры Новосильцевы по своим делам. На вопрос, могут ли они посетить вице-губернатора Кожухова, им ответил столоначальник:
— А Евгений Алексеевич в это время, после обеда, завсегда совершают моцион в парке. Там его и встретите.
Подивившись такой демократичности, поспешили в парк, примыкавший к Волге, и садовник, подстригавший кусты, указал им на плотного, совершенно лысого господина в сюртуке:
— Вон они, в беседке сидят. Токмо оченно не любят, если их тревожат в энто время. Могут осерчать.
Но иного выбора не было, и московские гостьи пошли на риск. Встав на нижней ступеньке лесенки, ведшей в беседку, Екатерина Владимировна деликатно сказала:
— Милостивый государь Евгений Алексеевич, извините, что отвлекаем, но единственный вы в Твери, кто способен посодействовать нам.
Кожухов, действительный статский советник, посмотрел на них вначале недобро, исподлобья, но рассмотрев двух одетых по моде дам, явно не провинциалок, элегантных, приветливых, не похожих на обычных сутяг, несколько смягчился и встал:
— С кем имею честь?
Новосильцевы поднялись по ступенькам и все объяснили.
— Мы хлопочем по поводу сына бывшего крепостного художника Милюковых, что являлся самым любимым учеником Алексея Венецианова, — говорила опять Екатерина Владимировна.
Вице-губернатор кивнул:
— Кажется, Сорока? Да, я слышал.
Приободренные сестры продолжили: существует мнение, что Сорока — внебрачный сын Милюкова; если это так, то тогда и сыну Сороки не заказан путь в дворянский лицей Каткова. Никаких других намерений тот не имеет и претендовать на долю наследства не собирается.
— Как же доказать их родство? — удивился Евгений Алексеевич.
— Существует завещание старого Милюкова — якобы там о Сороке сказано. Но оригинал сгорел при пожаре, а душеприказчик якобы сохранил копию. Как его найти? Не окажете ли содействие?
Кожухов задумался. Наконец кивнул.
— Хорошо, попробую. Приходите завтра сюда же. Если что узнаю — отвечу. — И опять кивнул, подавая тем самым знак, что аудиенция окончена.
Сестры поблагодарили и, спускаясь вниз, улыбались ему приязненно. Выходя из парка, обменялись произведенным на них впечатлением:
— Он, конечно, чинуша, судя по всему, и сухарь, но не растерял еще столичного лоска, — рассмеялась Екатерина. — Может, поспособствует нашему делу.
— Я особенно не надеюсь, но Бог милостив, и Фортуна может к нам повернуться, — согласилась Софья.
Заглянули на постоялый двор, где оставили молодых людей, и пошли все вместе в гости к сестрам Венециановым (в небольшом городке скрыться невозможно, а получить адрес знаменитых людей — не проблема). Жили они на Миллионной улице, в трехэтажном доме купца Сутугина. Старшая, Александра, 53 лет от роду, овдовевшая не слишком давно, занимала две комнаты с видом на реку; младшая, Фелицата (ей исполнилось 50), одну, с видом во двор; им прислуживала бывшая дворовая девка Устинья. Вскоре после гибели их отца продали имение в Сафонково и на эти деньги жили. Муж Александры преподавал математику в мужской гимназии, а когда открыли в Твери женскую учительскую школу, там вести уроки рисования стали и обе сестры. Быт был скромный, посещали близлежащий Вознесенский собор, иногда молились в Свято-Екатерининском монастыре и не пропускали премьер в городском театре. Дамы, приятные во всех отношениях, подавали ходатайство об открытии галереи, где висели бы картины Венецианова и его учеников, но чиновники раздумывали, медлили, не имея к неденежному делу особого интереса. Появление московских гостей встретили Венециановы радостно, а Сашатку тискали, восхищались: «Вылитый Гришатка — ах, какой красавчик!» Более шумная Александра тут же приказала Устинье собрать на стол и сама помогала ей; Фелицата, смуглая, отразившая греческие корни своих дедов, говорила тихо и ласково. Сам Венецианов по национальности был грек, предки его носили фамилию Проко, а поскольку прибыли они на Русь в XVIII веке непосредственно из Венеции, то и стали тут прозываться Венециановыми.