«Милостивые государыни Екатерина Владимировна и Софья Владимировна! Низкий Вам поклон от учащихся Набилковского училища Александра Сорокина и Василия Антонова. Поздравляем со светлым праздником Рождества Христова. Разрешите пожелать Вам здоровья, благополучия и веселья.
С самыми добрыми чувствами, Саша, Вася.»
Налепили марку (Вася полизал ее языком) и торжественно бросили в почтовый ящик.
А спустя день (почту по городу доставляли тогда оперативно, письма из Петербурга в Москву доходили и то за сутки), забирая корреспонденцию из прихожей особняка (складывалась она на специальный подносик), Софья обратилась к привратнику:
— Это все, что пришло нынче?
Тот слегка замялся:
— Никак нет-c… Приходила еще почтовая карточка… Только Юрий Александрович соизволили ея разорвать-с…
— Карточка ему?
— Нет, вам-с.
— От кого же?
— Судя по обратному адресу, из Набилковского училища.
— Ах, вот как?! — Дама помрачнела. — А обрывки где?
— Коль не выбросили еще, в мусорной корзине-с.
— Собери и мне отдай. Буду у себя.
— Слушаю-с.
Младшая из сестер Новосильцевых склеила клочки гуммиарабиком. И смогла прочесть все послание. А потом отправилась к своему племяннику. Молодой человек, полулежа в кресле, перелистывал какую-то книжку.
— Юра, как сие понять? — с ходу, с порога обрушилась на него тетка.
— Тетя Соня, о чем ты? — удивился катковец.
Женщина потрясла у него перед носом склеенной открыткой.
— Как ты смел порвать то, что тебе не предназначалось?
Нагло улыбнувшись, он проговорил:
— Полно, тетя, столько шума из-за пустяка.
— Нет, не пустяка. Это дерзость неслыханная — рвать чужие письма. Извинись, или мы поссоримся.
— Ты готова ссориться из-за этих поганцев?
— Прекрати передергивать. Карточка была адресована мне с сестрой. Не играет роли, от кого она. Главное, что не тебе. И поэтому не имеешь решительно никакого права рвать чужую собственность.
Юноша поднялся, сделавшись одного роста с сестрой своего отца. И она увидела прямо перед собой два горящих ненавистью глаза.
— Коли так, я тебе отвечу, милая тетушка. В этом доме два хозяина — папенька и я. Вас мы терпим только из жалости христианской. И вольны в своем особняке делать все, что считаем нужным. В том числе и рвать мерзкие послания.
Размахнувшись, Софья влепила ему пощечину. Он от неожиданности охнул.
— Заруби себе на носу, щенок, — ледяным шепотом произнесла дама, — это твоего здесь нет ничего. Особняк принадлежит в равных трех долях — мне, сестре и брату. Можем разделить его по суду на три части. Или требовать, чтобы Александр выкупил наши две доли. Или выплатить ему его долю и заставить съехать. Словом, я тебе посоветую впредь вести себя осторожнее. Если не хочешь оказаться на улице.
Развернулась и величественно вышла из его комнаты.
— Негодяйка! — крикнул ей племянник, держась за щеку. — Ты еще пожалеешь, старая лахудра. Папенька все узнает. Правильно, что тебя твой муж выгнал!
Но Софья не опустилась до ответа на базарную брань. Вскоре рассказала сестре о случившемся. У Екатерины брови сложились домиком.
— Ненавижу ссор… Отравляют кровь — нам, им…
— Разве это я затевала ссору, Катенька? Он порвал открытку.
— Ну, порвал и порвал. Важность не велика. Не от императора, чай.
— Ты оправдываешь его? — изумилась Софья.
— Никого не оправдываю. Никого и не осуждаю. Под одной крышей надо мирно существовать.
— Я не узнаю тебя, Катя. Что произошло? Раньше ты такой не была.
Старшая сестра покраснела, но потом, после колебаний, заговорила:
— Просто не хотела тебя огорчать… Но уж коль приходится… Я полгода назад продала Александру мою долю в нашем особняке. Он теперь владелец двух третей.
Младшая даже села.
— Катя, но зачем? Отчего в тайне от меня?
— Я хотела помочь одному человеку. Ты его не знаешь… Он женат… У него чахотка — требовались деньги для поездки во Францию на Ривьеру…
— Он поправился?
— Нет, он умер.
— Бедная моя! — Сестры обнялись и расплакались. — Ты его любила?
— Очень… Чисто платонически, правда. Он любил свою жену и не изменил ей ни разу.
— Ты идеалистка, Катюша.
— Да, я знаю…
— Как же мы поступим, если Александр все-таки решится на обострение? Я одна без тебя не останусь тут.
— Продавай ему свою долю, и поселимся где-нибудь отдельно. И никто нам не помешает поспособствовать Саше Сорокину в его судьбе.
— Может быть, и так.