Вольдемар Энгельгардт жил в особняке на Арбате. Сын Егора Антоновича Энгельгардта, бывшего директора Царскосельского лицея (в пору, когда там учился Пушкин), он боготворил своего отца, написал о нем воспоминания и пытался сочинять стихи и прозу, правда, безуспешно. В свете слыл оригиналом. Но в салонах появлялся нечасто: танцевать не любил, в карты не играл… Вел унылую жизнь холостяка, хоть и состоял в браке с Софьей Новосильцевой, но они расстались больше двадцати лет назад.
Ей тогда исполнилось семнадцать, а ему — тридцать семь. Был красив и благообразен, а она юна и порывиста. Пылко в него влюбилась и писала письма в стихах. Он вначале умиленно смеялся, но потом растрогался и всерьез задумался, а спустя полгода сделал ей официальное предложение. Свадьбу сыграли скромную и уехали на медовый месяц в Лондон — в гости к его родным (Вольдемар по матери был англичанин, Уайтакер). Но как раз первые размолвки начались у них в туманном Альбионе: девушка неожиданно поняла, что ее принц из сказки — никакой не принц, а обычный человек из плоти и крови, со своими капризами и болячками. Рухнула Мечта. Никаких рыцарских турниров, серенад под балконом и паломничества за Святым Граалем. Был традиционный утренний кофе с утренними газетами, разбирание писем, до обеда — работа в кабинете, после обеда — «мертвый час», файф-о-клок, тихие прогулки в карете, иногда — гости, иногда — театр. Это изо дня в день. Из недели в неделю.
Словом, не выдержав и полгода сосуществования, предпочли разъехаться. Но остались друзьями. И развода не оформляли. Он выплачивал ей небольшой, но приличный пенсион, на который она позволяла себе одеваться по моде. Никогда ни о чем его не просила, сознавая свою вину за несостоявшееся семейное счастье. Но в сложившихся обстоятельствах не смогла справиться с проблемами в одиночку. Испросила разрешения посетить. Вольдемар пригласил ее на следующий день, не назначив часа: дескать, буду дома, приходи, когда вздумается. И она приехала к половине второго.
Вышел ей навстречу в темном пиджаке, темном галстуке вокруг шеи и светлых брюках. Небольшая курчавая борода с проседью. Пышная седая грива волос. И монокль в правом глазу.
Тонко улыбнулся:
— О, Софи, вы такая же молодая и стройная, как в года нашей юности. — И, склонившись, приложился губами к ее руке в перчатке.
Туалет на ней был украшен перьями, юбка слегка расширена до турнюра, шляпа — тоже с перьями. Тонкая вуаль прикрывала верхнюю половину лица.
— Вы мне льстите, сударь, — улыбнулась она в ответ. — Я неплохо выгляжу, это правда, но и меньше сорока мне не дашь. Но и вам не дашь больше шестидесяти.
— Мерси бьен. Что же мы стоим? Окажите милость, проходите в библиотеку. Кофе с коньяком? Чай с лимоном? Может быть, лафит?
— Нет, благодарю, только зельтерской. В горле пересохло.
Сели в кресла друг против друга. И не торопились начинать разговор — да и что говорить, если жизнь прошла, а они упустили их совместное счастье? Все слова становятся бесполезны.
— Как дела, сударыня? — первым нарушил молчание Вольдемар. — Я читал ваши переводы с русского на французский: очень, очень мило. И еще я слышал от князя Щербатова, что открыли какого-то крепостного художника, кажется, из школы Венецианова. Якобы талант изумительный.
Сделав несколько глотков из бокала, Софья подтвердила сказанное:
— Да, мсье, так оно и есть: бывший крепостной Милюковых. Но пекусь не о нем, ибо он давно отправился к праотцам, и не о работах его, ибо у меня только две его картины — остальные по-прежнему во владении Милюковых, — а о сыне его. — И она поведала Энгельгардту всю историю знакомства с Сашей Сорокиным.
Он внимал ей с интересом, поблескивая моноклем, а потом спросил:
— Чем же я могу быть полезен? Говорите, Софи, без стеснений — сделаю, как просите. Вы хотите усыновить мальчика, дать ему фамилию нашу? Я согласен.
— Нет-нет, помилуйте, Вольдемар, — возразила дама. — На подобную просьбу я бы не отважилась. И усыновлять будет Екатерина, он возьмет фамилию Новосильцев. Но на этой почве мы рассорились с братом: он категорически против нашей затеи. Мы не сможем жить отныне с ним в особняке на Никитской. И не согласились бы вы… уступить нам часть своего дома? Не бесплатно, конечно: мы внесем необходимую сумму. Мы бы поселились во флигеле: Катя, я и приемный сын.
Муж ее буквально расцвел:
— Разумеется, дорогая, никаких возражений. Мне так одиноко бывает порой — не с кем словом перемолвиться. И такое счастье: сразу трое интересных персон под боком! Настоящее счастье. И ни о каких суммах речи быть не может. Флигель в вашем полном распоряжении.