— Так бойфренду окончательно дали от ворот поворот?
Судья озирался в поисках пепельницы: надо же куда-то спичку деть. Квирк и не думал ему помогать, он буравил его немигающим взглядом.
— Смешанные браки — полная чушь, — с деланной беззаботностью проговорил Гаррет, подался вперед и аккуратно положил спичку на край деревянной тумбочки. — Да и сколько лет Фиби, девятнадцать?
— Да, на следующий год двадцать исполнится.
Гаррет взглянул на Квирка, и в слабом свете догорающего зимнего дня его голубые глаза показались еще светлее.
— В таком юном возрасте легко наделать ошибок.
Не отрываясь от подушек, Квирк потянулся к тумбочке за сигаретами, но судья сам нашел пачку, вытащил одну и чиркнул спичкой. Квирк позвонил в колокольчик, и когда в дверях возникла медсестра, попросил пепельницу. Медсестра заявила, что ему нельзя курить, но Квирк и бровью не повел, тогда она пожаловалась судье на строптивого пациента, но буквально через минуту принесла жестяную тарелочку, мол, вот, ничего лучше нет. Оставшись наедине, мужчины какое-то время курили молча. Трубка Гаррета чадила, сигарета Квирка ароматом напоминала горелый картон. День почти догорел, из углов наползли тени, но лампу у кровати ни Квирк, ни судья не включили.
— Расскажите о кампании Рыцарей Святого Патрика, в которой участвует Мэл, — наконец попросил Квирк. Судья изобразил недоумение, но очень неубедительно. — Ну, о том проекте. Они вроде бы помогают американским католическим семьям на деньги Джоша Кроуфорда, так?
Старик вынул из кармана нож для сигар, тампером утрамбовал табак в трубке и, посасывая мундштук, выпустил облачка сизого дыма.
— Мэлэки — хороший человек, — с чувством проговорил он, заглядывая Квирку в глаза. — Ты ведь это знаешь?
Квирк ответил таким же пристальным взглядом и снова вспомнил, как Сара говорила о том же.
— Гаррет, одна женщина погибла, — напомнил он. — Другую зверски убили.
— Хочешь сказать, Мэл в этом замешан? — спросил судья таким тоном, словно ответ его ничуть не интересовал.
— Еще как замешан, я же объяснял! Он устроил Кристин Фоллс…
Старик устало отмахнулся.
— Да-да, я помню, что ты рассказывал. — Гаррет сидел спиной к окну, в полумраке его лицо напоминало безжизненную маску. Недокуренный табак в трубке то вспыхивал, то гас, словно пульсируя. — Мэлэки — мой сын, Квирк. Захочет чем-то со мной поделиться — непременно поделится.
Квирк осторожно потянулся к импровизированной пепельнице, которую медсестра оставила на тумбочке, и раздавил бычок, напоследок выпустивший струйку едкого дыма. Нервные окончания так и вибрировали: это никотин смешался с обезболивающим.
— Помню, мальчишкой я ходил в школу, повесив ботинки на шею. Берег их, износить боялся, — продолжал Гаррет. — Над такими историями сейчас смеются, мол, преувеличивают старики, только это не преувеличение. Ботинки на шее, на обед одна картофелина и молоко в заткнутой бумагой бутылке. Мы с Джошем Кроуфордом — земляки, в детстве оба были тощими, как борзые.
— Зато сейчас вы старший судья, а Джош — бостонский миллионер.
— Нам просто повезло. Люди вспоминают «старые добрые времена», только добрыми, положа руку на сердце, я бы назвал их с большой натяжкой. — Возникла пауза. За окном совсем стемнело, зато уже зажигалась городская иллюминация. — Квирк, долг каждого — сделать этот мир хоть немного лучше.
— Значит, Джош Кроуфорд и ему подобные хотят сделать мир лучше?
— Как подумаешь, чьими устами Господу приходится выражать свою волю, становится его жаль, — усмехнулся судья и сделал очередную паузу, словно обдумывая следующую фразу. — Впрочем, ты же не верующий… Хоть понимаешь, как горько мне оттого, что ты отвернулся от церкви?
Тонизирующее действие сигареты прошло, снова навалилась тупая усталость.
— Разве я когда-то принадлежал церкви? — слабеющим голосом спросил Квирк.
— Еще как принадлежал и, будь покоен, рано или поздно ты к ней вернешься. Господь живет в каждой душе, даже такой темной, как твоя! — хрипло засмеялся Гаррет.
— По долгу службы я вскрыл немало трупов, но ни одной души не видел.
Задетый за живое, судья обиженно замолчал, только Квирку было все равно: ему хотелось остаться одному и заснуть. Боль превратилась в пирамиду с тяжелым основанием и острой, как игла, вершиной, которая вонзалась в разбитую коленную чашечку. Судья вытряхнул содержимое трубки в жестяную тарелочку и покачал головой.