— Фред, — спросил Роджер. — Сколько Барринг заплатил ему?
— Двести гонконгских долларов. Примерно двенадцать фунтов и десять шиллингов.
— За убийство?!
— Жизнь здесь дешево ценится, — сухо ответил Ходжес. — Слишком дешево.
— Работал ли он на Барринга раньше?
— Попытаюсь у него узнать, — сказал Ходжес.
— Пойми меня правильно, Роджер, могут пройти недели, пока мы вырвем из него полное признание, — сказал Ходжес. — Нам чертовски повезло, что он так быстро назвал Маркуса Барринга. Возможно, он уже знает, что Барринг скрывается. Он не может отрицать, что напал на Моррисон. Возможно, я сумею вывести его на чистую воду, но для этого мне придется применить китайские трюки, а это нельзя делать в спешке.
Когда Ходжес замолчал, Роджер сказал:
— Извини, что я прервал тебя.
— Я говорю правду, Красавчик, нажим здесь не поможет.
Роджер улыбнулся.
— Не будь идиотом, конечно, нет.
— Вот что, — вмешался Люк Шоу, который не любил долго молчать. — Теперь, Фред, когда ты знаешь, с чего начать, постарайся выжать из Ву Хонга и из его друзей в притоне все, что можно. И обо всем надо предупредить компанию «Голубой флаг». Если понадобится, мы будем держать связь по радиотелефону.
— Хорошо, — согласился Ходжес. Он кивнул полицейским. — Уведите его. И не давайте ему порошок. Без него он может расколоться скорее.
— Порошок? — переспросил Шоу.
— Опиум.
— Ты так говоришь, будто опиум можно купить, как аспирин.
— Да. Опиум-сырец они здесь так и покупают, — сказал Ходжес. — Часто мы бросаем всю работу, чтобы помешать очищать опиум и переправлять его в США. В следующий раз, когда ты будешь в Гонконге, — напомни мне, что бы я рассказал тебе об опиуме. — Он посмотрел на часы и улыбнулся. — Мы можем задержать самолет Красавчик.
— Нет, не нужно, — сказал Роджер. — Чем быстрее мы прилетим в Австралию, тем лучше.
— Понемногу начинаешь вникать, — улыбнулся Шоу.
— В следующий раз приезжай с женой, я вас встречу как следует, — серьезно сказал Ходжес. — Чертовски обидно, что ты не смог ничего посмотреть. Но тебе предстоит великолепное зрелище — вид ночного Гонконга с самолета фантастичен.
Роджер прильнул к иллюминатору и смотрел на сверкающие звезды; точнее, на огни, которые были похожи на звезды, переливающиеся сотнями цветов. Мигали и мерцали, отражаясь в воде, огни кораблей и паромов. Сияли огни Коулуна, Фары двигающихся машин освещали шоссе, огненной лентой опоясывающее остров… Словно падающие звезды, отраженные в зеркале. Впервые после нападения на Дорин Роджер забыл о деле.
И Дорин тоже впервые почувствовала себя спокойно. Она как зачарованная смотрела на это волшебное царство.
— Правда, это прекрасно, Бен, — сказала она тихим голосом.
— Прекрасно, — отозвался Лимм.
Пока самолет набирал высоту, она прижималась к нему. Его правая рука скользнула ей на талию. Она молча посмотрела ему в глаза. Он медленно поднял руку и осторожно коснулся ее груди. Она улыбнулась и еще теснее прижалась к нему. Помолчав, она сказала:
— Бен, ты ведь никогда не дашь меня в обиду, правда?
— Никогда. — пообещал он.
На палубе «Кукабурры», огибавшей южный мыс Целебеса и направлявшейся к Тиморскому морю со скоростью 16 узлов, стояла, облокотившись о перила, Джилл Пэрриш в легком платье. Ночь выдалась звездная, спокойная и очень теплая. Джек Пэрриш стоял рядом, нежно обнимая жену. Казалось, они не могут жить друг без друга.
Она прижалась к нему щекой.
— Одно лишь плохо, — сказала Джилл мягко.
— Все хорошо, моя дорогая.
— Нет, не все. Нам осталось всего шесть дней.
— Но это же целая вечность, — прошептал Джек Пэрриш.
— Да, но так никогда больше не будет.
— Ты даже не представляешь себе, сколько романтики на банановых плантациях, — сказал Пэрриш, и она засмеялась. Он обладал чудесным свойством; всегда умел заставить ее смеяться, всегда делал так, что она ежеминутно получала удовольствие от жизни.
Какой-то пассажир прошел мимо с сигаретой во рту.
— Добрый вечер.
— Добрый вечер, — отозвались они. Пэрриш еще раз обнял жену и сказад:
— Может быть, спустимся вниз?
— Не-е.
Она смотрела на вздымающуюся темную поверхность моря, пока он медленно и нежно не повел ее в каюту.
Старый Сэм Хэкит лежал в постели.
Он знал, что молодость прошла, и чувствовал себя ужасно усталым — просто выжатый лимон. Но в то же время он был очень, очень спокоен! Странное чувство для человека, который большую часть жизни провел в движении и ни минуты не мог сидеть без дела.