— Тебя могли убить. Почему ты так неосторожен? Ты меня больше не любишь? Представь, каково бы мне было, если бы с тобой что-то случилось?
Ее голос дрогнул, и Виктора это тронуло. Справившись с волнением, он произнес:
— Не надо, Таша. Ты не настолько привязана ко мне. Если бы я умер, ты бы утешилась довольно быстро. Расстроилась бы, конечно, но… Я прочитал вот это. — И он протянул ей сложенный вчетверо листок бумаги.
Она испугалась. Что он себе напридумывал?
— Виктор, ты с ума сошел!
— Нет, дорогая, я в здравом уме. Ты часто встречаешься с художниками… многих давно знаешь, они сыграли определенную роль в твоей жизни. Ничего удивительного, что ты не смогла окончательно порвать… например, с Гансом.
— Ганс?! При чем тут он?
— Я повторяю: ты свободна. И вольна распоряжаться собой. И, хотя мне трудно это принять, я сознаю, что не имею никакого права на… Что с тобой?
По мере того, как он говорил, на ее лице расплывалась улыбка. Она расхохоталась, потом расплакалась.
— Виктор, ты что, опять меня приревновал?! Я говорила себе: ревнует — значит любит. Но сейчас, после почти двух лет совместной жизни…
— Не совместной, а параллельной, — уточнил он.
— Какая разница! Ты до сих пор мне не доверяешь?! Это так больно!
— А знаешь, какую боль причинило мне это письмо?!
Таша вынула из потрепанного кожаного портмоне фотографию темноволосого мужчины лет пятидесяти в шляпе и показала ее Виктору. Потом перевернула снимок, и Виктор прочитал на обратной стороне несколько строк, нацарапанных карандашом:
Tsu dir, mayn zis-lebn, tsit dokh mayn harts.[126]
Посылаю тебе из Берлина мой портрет. Скоро напишу подробное письмо.
Твой любящий отец
Виктор сглотнул. Он узнал почерк.
— Я солгала тебе, это правда, — сказала Таша, пряча фотографию, — не было никакой выставки в Барбизоне. Просто отец просил никому не рассказывать о его приезде — даже тебе. Его ищет царская полиция, и он никому не доверяет.
— Таша, прости меня! Я идиот. Я должен был доверять тебе…
Она пожала плечами и продолжила:
— Если ты будешь постоянно бояться потерять меня, в конечном итоге потеряешь себя.
— Дорогая, торжественно клянусь, с подозрениями покончено! Отныне я…
Она приложила палец к его губам.
— Не торопись. Тебе предстоит серьезное испытание. Я уезжаю.
— Нет!
— Моя мама, Джина, сейчас в Берлине. Она больна. До сих пор о ней заботилась ее сестра Ханна, но сейчас та при смерти. Моя сестра Рахиль замужем, она живет в Кракове, отец уезжает в Америку. Кто позаботится о Джине? Мне придется поехать к ней — и, возможно, надолго. Потом я привезу ее сюда. Ты… ты мне очень нужен.
Он поймал ее за руку и горячо обнял.
— Я идиот. Как это по-русски — дурак? Я куплю тебе билет в Берлин и дам денег, чтобы устроить твою матушку в Париже и помочь твоему отцу с отъездом. Только обещай, что вернешься ко мне.
Они снова обнялись, не замечая, что дверь приоткрылась. Кто-то деликатно кашлянул.
— Прошу прощения, но мне пора возвращаться в отель, — произнес хриплый голос.
Таша отстранилась от Виктора, ее щеки вспыхнули. Мужчины обменялись изучающим взглядом. Пинхас был в точности таким, как на фотографии, только одет по-другому: в бархатные штаны, блузу и кепку.
— Итак, это вы вскружили голову моей дочери! Должен сказать, вы склонны к авантюрам и притягиваете внимание полиции, как собака — блох. А я бы предпочел держаться от нее подальше.
— Таша сказала, что вы собираетесь в Соединенные Штаты. Я бы с радостью помог вам.
Пинхас подмигнул дочери, и та снова покраснела.
— Понимаю… Хотите от меня избавиться, верно?
— Папа! — укоризненно воскликнула Таша. — Прошу тебя, перестань!
— Я ничего ни у кого не прошу, — с достоинством произнес Пинхас. — И привык справляться сам. А твой приятель просто пытается завоевать мою симпатию.
Виктор сел на кровати. Грудь снова заболела.
— Ничего подобного. Я люблю Таша, а вы — ее отец.
— Вы в точности такой, каким она вас описывала. Ладно уж, я приму вашу помощь. Несмотря на сомнительное происхождение этих денег.
— Хотите, чтобы я перед вами оправдывался? Извольте. Я действительно распоряжаюсь акциями, унаследованными от отца. Но не спекулирую на бирже. Моя профессия — книготорговец, и нет ничего предосудительного в том, как я зарабатываю на жизнь.
Таша молча улыбнулась ему. Пинхас насмешливо произнес:
— Месье Легри, я верну вам долг, как только смогу. По правде говоря, я надеялся выпутаться из этой неприятной ситуации, не прибегая к помощи дочери, ибо, как гласит еврейская пословица, «когда отец помогает сыну, оба улыбаются, а когда сын помогает отцу — оба плачут».