обы заполучить для нее в мужья кого-нибудь из драгун. С чувством неловкости смотрел я на его неуклюжие хитрости, когда он зазывал к себе меня и моих товарищей. Жалкие званые обеды, портвейн из ближайшей пивной, выспренние разговоры о благородстве его семейства, фальшивая гордость, фальшивый независимый вид, фальшивые слезы в мутных старческих глазах, когда он говорил о своем единственном детище… Пьянчуга и лицемер, он готов был продать свою бедную девочку тому, кто даст цену подороже. К счастью для меня, такую цену мог предложить ему именно я, потому что мы с его дочерью полюбили друг друга с первого взгляда, а мой отец, мисс Морли, — богатый человек. Словом, мы решили пожениться. Увы, когда мой отец узнал, что я выбрал бесприданницу, дочь старого выпивохи, отставного флотского лейтенанта на половинном окладе, он написал мне ужасное письмо, пообещав порвать со мной все связи и после свадьбы прекратить выдачу мне ежегодного содержания. Прожить на офицерское жалованье с молоденькой женой на руках было невозможно, но я понадеялся, что, прежде чем мы истратим деньги, которые я получил, продав свой офицерский патент, я найду себе какое-нибудь место и все мало-помалу образуется. Мы поехали в Италию и чудесно жили там, пока мои две тысячи фунтов не начали подходить к концу. Когда в кармане у меня оставалась каких-нибудь пара сотен или около того, мы вернулись в Англию, и, поскольку моей славной женушке непременно хотелось поселиться где-нибудь поблизости от ее несносного родителя, обосновались в том самом портовом городишке, где я впервые ее встретил. Узнав, что у меня есть двести фунтов, тесть проявил по отношению к нам необыкновенную привязанность и настоял на том, чтобы мы переехали к нему. Мы так и сделали, и тут он начал вымогать у меня деньги, а когда я сказал об этом своей молодой жене, она лишь пожала плечами и ответила, что ей претит мысль быть нещедрой по отношению к «бедному папочке». Мне пришлось уступить. «Бедный папочка» в мгновение ока пустил на ветер то немногое, что у нас еще оставалось, и я отправился в Лондон, чтобы найти себе хоть какую-нибудь работу. Я пытался устроиться клерком в купеческой конторе, бухгалтером, счетоводом и так далее в таком же роде. Но, видимо, служба в драгунском полку оставила на мне неизгладимую печать, потому что нигде я не задерживался надолго: никто не верил, что я действительно смогу справиться с порученным делом. Мыкаясь в поисках места, я устал и пал духом, а потом вернулся к женушке, нянчившей моего сынишку, наследника моей бедности. Безрадостно было на душе у бедной девочки, а когда я, вернувшись, рассказал ей, чем закончилась моя поездка в Лондон, она и вовсе ударилась в слезы и сказала, что самую большую подлость по отношению к ней я совершил тогда, когда сделал ей предложение. О господи! Мисс Морли, ее слезы и упреки чуть не свели меня с ума. Проклиная ее, себя, свекра, белый свет со всеми, кто его населяет, я выбежал из дому, заявив, что никогда больше сюда не вернусь. Весь день я бродил по улицам, едва соображая, что делаю, и испытывал огромное желание броситься в море, чтобы освободить бедную девочку и дать ей возможность устроить свою жизнь с кем-нибудь поудачливей меня. «Если я утоплюсь, — думал я, — свекор, конечно же, не оставит ее в беде. Старый лицемер не откажет ей в крове, а между тем, пока я жив, со всякой ее просьбой о помощи он будет отсылать ее ко мне». Я набрел на старую деревянную пристань и решил, дождавшись темноты, закончить счеты с жизнью. Но пока я сидел, покуривая трубку и безучастно глядя на морских чаек, неподалеку от меня двое мужчин завели разговор об австралийских золотых приисках и о том, какие деньжища можно там заработать — если, конечно, повезет. Один из них, как я понял, отправлялся в путь через день-другой и пытался уговорить приятеля последовать за ним. Целый час я слушал их разговор, а потом заговорил с ними и узнал, что через три дня из Ливерпуля отправляется судно, на котором один из моих новых знакомцев собирался добраться до Австралии. Он ответил на все мои вопросы, а затем вдруг заметил, что такой здоровяк, как я, навряд ли вернется с золотых приисков с пустыми руками. Меня просто затрясло от его слов. Что бы ни ожидало меня на приисках, любой исход был предпочтительнее, чем смерть в морской воде. Моей женушке легче будет пережить невзгоды под отцовским кровом, а я за какой-нибудь год сколочу состояние и вернусь — вернусь прямо к ней в объятия. (В то время я был настолько горяч и непоседлив, что мне казалось, года вполне хватит.) Я поблагодарил нового знакомца за все, что он мне рассказал, и поздней ночью побрел к себе. Дул пронизывающий зимний ветер, но я был настолько захвачен идеей, что не чувствовал холода. Я шел по тихим улочкам, снег бил мне в лицо, а сердце переполняла отчаянная надежда. Когда я пришел домой, старик сидел в маленькой столовой и пил бренди, разбавляя его водой. Жена мирно спала наверху, держа ребеночка на груди. Я присел у окна и написал ей несколько коротких фраз. Я заверил ее в том, что никогда не любил ее больше, чем теперь, когда я решил покинуть ее. Там, в новом мире, я попытаюсь добиться лучшей доли. Если преуспею, то вернусь и дам ей богатство и счастье; если нет — она больше никогда меня не увидит. Оставшиеся деньги, что-то чуть более сорока фунтов, я разделил на две равные части, оставил одну часть ей, а другую положил себе в карман. Потом я преклонил колени и помолился за жену и ребенка, уткнувшись лицом в белое покрывало, под которым лежали самые дорогие для меня существа. Вообще-то я нечасто прибегаю к молитве, но Господь знает: та молитва шла из моего сердца. Я поцеловал жену, поцеловал ребенка, вышел из спальни и спустился вниз, в столовую. Старик, поминутно клюя носом, дремал над развернутой газетой. Услышав мои шаги, он поднял голову и спросил, куда я иду. «На улицу, покурить», — ответил я, и он поверил, потому что для меня не в диковинку было поступать именно так. Спустя три дня я уже был в море, ехал в Мельбурн четвертым классом, весь мой багаж составлял инструментарий золотоискателя, а в кармане было всего семь шиллингов.