— Видишь ли, Жан-Поль, я действительно был, пожалуй, самым близким другом Гюстава Гаро. И мне известно, что он напал на след какого-то очень интересного и весьма таинственного дела, но что это такое — не знаю. Поверь мне. Ты ведь тоже достаточно хорошо знал Гаро — пока до конца не размотает весь клубок, ничего не скажет, ничем не поделится.
Жан-Поль помолчал, давая понять, что он еще не простил Рене его уловку уйти от ответа.
— Гюстав как-то намекнул, что готовит бомбу, нечто вроде, как он выразился, европейского Уотергейта. И это все.
— Я так сразу и подумал, когда узнал о его гибели. Но теперь меня интересует другое. Почему ты как-то из-под полы рассказываешь мне об этом?
— Хочешь коньяку?
— Нет, — ответил Жан-Поль, но, подумав, что алкоголь сделает собеседника более откровенным, согласился.
Выпили по рюмке «Мартеля», и Пьер Рене опять занялся своей потухшей сигарой.
— Видишь ли, мой дорогой Жан-Поль, ты не один знаешь, что Гюстав был моим близким и давним другом. Не ты один. Об этом известно и в других ведомствах. И мне рекомендовали не встречаться с прессой и никаких там интервью…
— Помилуй бог, но я не репортер скандальной хроники!
— И мне посоветовали не вести бесед ни с кем, кроме официальных лиц и Второго бюро государственной безопасности. Чтобы, как мне сказали, не повредить следствию.
— Да, старина, и со мной ты начал было юлить. Со мной!
— Совсем нет! Просто… Понимаешь, после сделанных мне предупреждений ты был первым, кто заговорил о Гюставе. И я как-то механически, что ли, стал соображать, что ответить, не думая, с кем говорю. Я ведь человек военный и дисциплинированный.
— Полно, оставим это. Лучше скажи мне — ты веришь в несчастный случай?
— Не очень…
— Что значит — не очень?
— Не верю.
— Когда ты видел Гюстава в последний раз?
— За три дня… Мы обедали в ресторане «Брассери Лоррен» на площади Терн.
— Что-то в нем тебе показалось не таким, как всегда?
— Абсолютно ничего. Мне показалось другое — что за нами, вернее, за ним следили.
— Следили? С чего ты взял?
— Гюстав дважды ходил звонить в автомат по каким-то своим редакционным делам, и дважды тип за соседним столиком вскакивал и бежал за ним.
— Ты сказал об этом Гюставу?
— Да. Но он не придал значения, бросив: «Пусть шпионят, все свои секреты я скоро помещу в журнале».
— Увы! Все свои секреты он унес с собой. Хотя едва ли держал их в голове. Что-то должно остаться…
Пьер Рене развел руками.
— Но у меня, клянусь, ничего нет. И этот капитан тоже все выспрашивал: «Не оставлял ли месье Гаро у вас каких-нибудь бумаг, записей?» Нет, говорю, у меня ничего.
Жан-Поль насторожился.
— Постой. Капитан?
— Ну да, полицейский капитан… Не помню, как его зовут. Очень любезный и широко осведомленный о Гаро. Кстати, он знал, что мы обедали третьего дня в «Брассери Лоррен», и спросил, не рассказывал ли мне чего мой друг.
Жан-Поль достал записную книжку.
— Капитана зовут Филипп Курне, не так ли?
Пьер Рене чистосердечно признался, что не помнит.
— Ну, бог с ним, Пьер. Мне пора.
— Ты не сердишься, Жан-Поль? Мне показалось, что я тебя немного огорчил. Но пойми — я старый и дисциплинированный служака.
— Я тоже немолод. Кстати, похороны уже были?
— Да, вчера. На Пер-Лашез. Прощай, Жан-Поль, и заходи почаще.
В соседнем кафе Жан-Поль купил у кассира дюжину жетонов, взял телефонный справочник и уселся в будке автомата, всем своим видом давая понять, что надолго. Обзвонил десяток кафе и баров Латинского квартала, спрашивая некоего Арсена. Ему отвечали, что да, был, только что ушел, а куда — неизвестно. И Жан-Поль просил барменов оказать любезность и передать Арсену, если появится, что месье Моран будет его ждать от двух часов дня в парке Монсо.
В парке Монсо цвели и благоухали каштаны, сакура, акация. На железных стульях грелись старики. Выбежав на перемену, с криками и хохотом носились дети. Около памятника Мопассану самозабвенно целовалась немолодая пара, и на нее обращали внимание. Чуть поодаль замерли в объятиях юноша и девушка, но на них никто даже не оборачивался. Возле ворот, выходящих на бульвар Османа, бородатый цыган за три франка катал на лохматых пони дошкольную детвору.
Жан-Поль подумал, что и пятьдесят лет назад, когда он любил здесь гулять, все было точно таким, как сейчас. И старики на железных стульях, и ватаги звонкоголосых детей, и молодые мамы с колясками, и те же дрессированные пони. Все было так же.
— Все, как и прежде, только жизнь прошла! — сказал он вслух.