— Кафку, — с удивлением ответил Йон. — Странно, Кортманн спрашивал о том же.
Иверсен кивнул:
— Кафку можно читать разными способами. Некоторые видят в нем сатиру, другие — описание кошмаров современного общества. От всех его книг за версту веет безнадежностью и беспомощностью, и если умело усилить нужные места, то вполне можно вызвать у читателя угнетенное состояние.
— Усилить, как это делают улавливающие?
— В принципе, то же самое может сделать и читающий вслух вещающий, — ответил Иверсен. — Но для этого требовалось бы, чтобы Ли был не один. Улавливающему сделать это было бы гораздо легче. Для этого ему не нужно было бы находиться в том же помещении, и если все было проделано тонко, то Ли даже не заметил бы, что кто-то им управляет. Он просто почувствовал бы себя настолько подавленным, что в конечном итоге мог и сам решиться на самоубийство.
— И все это — из-за Кафки?
— На самом деле вполне пригодно великое множество текстов, но в книгах Кафки заложен столь мощный меланхолический подтекст, что воздействие можно было сделать максимально незаметным, в отличие от того, что было бы, реши кто-нибудь заменить его «Винни-Пухом».
В продолжение беседы мужчин Катерина хранила молчание. Она сразу поняла, к чему все идет, и несмотря даже на то, что сама бы она ни в чем подобном не призналась, это подтверждало ее самые худшие опасения. Уже в тот момент, когда она увидела сидящего на кровати Иверсена, который полностью утратил контроль над своими физическими реакциями, ей стало предельно ясно: во всех этих происшествиях замешан улавливающий. Теперь же, когда Иверсен предложил свою трактовку самоубийства Ли, она вынуждена была признать, что все опять указывает в том же направлении. Кроме того, в этом случае — по крайней мере, для нее — прояснялась и странная ситуация со смертью Луки. Мысленно она представила одного за другим всех известных ей улавливающих, оценивая их с точки зрения наличия соответствующего мотива и силы их способностей, однако так и не пришла ни к какому однозначному выводу.
— Между прочим, что касается одиночек, тут Клара ошибается, — сказал Иверсен. — Мне, например, известен по крайней мере один улавливающий, которого исключили из Общества.
16
По реакции Катерины Йон понял, что сказанное Иверсеном и для нее оказалось новостью. Она напряглась и слегка наклонилась вперед, чтобы лучше слышать.
— Кто это? — почти одновременно спросили Йон и Катерина.
— Странно, что я не подумал об этом прежде, — тряхнув головой, продолжал Иверсен. — Правда, все случилось довольно давно. — Он устало закрыл глаза и несколько секунд помолчал. — Том! — воскликнул он наконец, снова поднимая веки. — Его звали Том. Нёррегор или Нёрребо — что-то в этом роде. Том был улавливающим, причем одним из лучших. Правда, насколько я помню, он всегда держался особняком… — Иверсен кивнул Катерине: — Все это случилось еще до тебя. Практически в одно время с… — Старик внимательно посмотрел на Йона. — Полагаю, с тех пор прошло уже лет двадцать. Я точно помню, что это было еще при жизни твоей матери.
— И что же произошло тогда? — спросил Йон. — За что его исключили?
— Какая-то история с женщиной, — ответил Иверсен и покачал головой. — Простите, но память у меня уже не та, что раньше, да и лет с тех пор минуло немало. Помнится, он воспользовался своим даром улавливающего для того, чтобы сблизиться с женщиной. Ходили даже слухи, что не с одной. Как бы там ни было, все это вскрылось, и его исключили из Общества. Он был близким другом Луки, который, впрочем, его и разоблачил. Он же, Лука, взял на себя тяжкую обязанность изгнать его из наших рядов.
— Изгнать? Не слишком ли суровое наказание? — с удивлением произнесла Катерина.
Иверсен пожал плечами:
— Но он постоянно нарушал установленные правила. Подумай, если бы мы не были уверены друг в друге, к чему бы это могло нас привести?
— А разве не опасно было оставлять его одного, без присмотра со стороны Общества? — спросил Йон. — Ведь он же вполне мог выдать себя, обнаружить свои способности, что в конечном итоге ставило под угрозу само существование Общества библиофилов.
— Лука считал это оптимальным выходом из создавшегося положения, — ответил Иверсен. — А в те времена слова его никем не ставились под сомнение. Лука был тогда признанным лидером всего нашего Общества. Помимо всего прочего, ему удалось заставить Тома признать все свои ошибки, однако о возвращении его к нам и речи не могло быть. Отчасти из-за того, что, за исключением твоего отца, в раскаяние его никто не верил. Кроме того, по словам Луки, самому Тому было так стыдно за свои поступки, что он не решался смотреть нам в глаза. В любом случае, больше мы его не видели.
— Тем не менее все это вовсе не свидетельствует о том, что он горел желанием кому-то отомстить, — заметила Катерина.
— Мне тоже так казалось, — согласился Иверсен. — Да и Лука, последний из нас, кто общался с ним, никогда не говорил, чтобы Том затаил на кого-то злобу или был особенно оскорблен. Однако по времени все наилучшим образом сходится.
— Но что ему нужно сегодня? — удивился Йон. — Пусть даже тогда он и обиделся, но теперь-то что? Почему он внезапно прекратил свои нападения на Общество двадцать лет назад и возобновил их только сейчас?
Все трое обменялись взглядами, однако никто, очевидно, не мог подобрать более или менее убедительного объяснения.
— Нёрресков! — внезапно громко произнес Иверсен. Это было так неожиданно, что Катерина даже вздрогнула. — Его звали Том Нёрресков.
— Попытаемся его отыскать, — заметил Йон. — Вероятно, в Дании немногие носят такое имя.
— Может быть, ты его даже узнаешь, если увидишь, — сказал Иверсен. — Он часто бывал у вас в «Libri di Luca», когда ты еще жил с родителями. — Он перевел взгляд на Катерину: — Да, но все это было еще до тебя — Том исчез с нашего горизонта задолго до твоего появления. Однако мне кажется странным, почему Клара не сказала о нем ни единого слова. Она должна прекрасно все помнить.
— По крайней мере, при мне никогда не упоминали ни о каких исключенных, — подала голос Катерина. — Хотя вполне вероятно, что подобных тем принято избегать, как разговоров о паршивой овце в семействе.
Иверсен кивнул. Он сидел в кровати со сложенными на животе руками, откинувшись на подушки, и выглядел очень усталым. Йон выпрямился на своем стуле:
— Может, нам стоит дать тебе немного поспать, Иверсен?
Старик начал было протестовать, однако Катерина поддержала Йона. Они оба встали.
— Мы будем тут недалеко. — Йон показал на стену палаты.
— Даже не думайте, — сказал Иверсен. — Убирайтесь отсюда. Вам предстоит заняться гораздо более важными вещами, чем возня с усталым стариком. — Подняв руку, он шутливо произнес: — Торжественно обещаю не раскрывать ни одной книги до вашего возвращения.
Йон надеялся, что, несмотря на поздний час, Мухаммед еще не ложился. От больницы «Ригсхоспиталет» до Стенгаде было рукой подать. Кроме того, трехчасовой сон и новые откровения Иверсена настолько взбудоражили Йона, что он решил нанести визит Мухаммеду незамедлительно.
Тот действительно и не думал спать. С неизменными наушниками на голове, Мухаммед в полной темноте, освещенный лишь тусклым свечением мониторов, почти неподвижно сидел за столом, работая на своем любимом компьютере. Им пришлось долго стучаться в стекло балконной двери, прежде чем Мухаммед наконец отреагировал и обернулся в их сторону — медленно и неохотно, так что глаза его оторвались от одного из мониторов, казалось, лишь повинуясь повороту головы. Увидев за стеклом Йона, Мухаммед тут же широко улыбнулся и вскочил с кресла, на ходу срывая с головы гарнитуру.
— Привет, шеф! — поздоровался Мухаммед, открывая дверь, и только тут разглядел в темноте Катерину, стоящую за спиной Йона. — А ты, должно быть…
— Катерина, — поспешно представил девушку Йон. — Моя знакомая.
Внимательно оглядев Катерину, Мухаммед перевел взгляд на Йона, а затем довольно красноречиво посмотрел на часы.