К его изумлению, внутри водоворота царила полная темнота и было очень тихо.
— Поздравляю, Кампелли!
Голос Ремера вернул Йона к реальности. Он медленно открыл глаза и взглянул на Ремера, стоявшего в нескольких метрах от него с опущенными руками. Из небольших ранок на его лице сочилась кровь, одна щека была черна от сажи.
— Ты установил рекорд, — продолжал он, оглядываясь по сторонам. — Разумеется, не стану отрицать, что кое-каких жертв избежать не удалось, но в общем и целом, должен признаться, все выглядело весьма убедительно.
— Что с Катериной? — хрипло произнес Йон.
— Не волнуйся, далеко ей не уйти, — сказал Ремер.
Йон улыбнулся. Это означало, что из здания ей, по крайней мере, выбраться удалось. Собственное положение Йона не особо волновало — он чувствовал, что не побежден.
— Ну, и сколько же я набрал?
Ремер усмехнулся:
— Точные цифры нам неизвестны. Шкалы тебе оказалось недостаточно, а такого прежде никогда не случалось.
— Рад был доставить вам удовольствие, — саркастически заметил Йон. — Могу я теперь идти?
Ремер снова усмехнулся:
— Да ты ведь только пришел. — Улыбка исчезла с его лица, в настороженном взгляде серых глаз отразилось некое ожидание. — Мы давно уже искали такого человека, как ты, Кампелли. Именно тебе предстоит вывести нас на новый уровень.
Йон покачал головой:
— Ты, видно, сумасшедший. Я никогда не стану вам помогать.
— Не торопись с выводами, — сказал Ремер. — Я убежден: когда ты узнаешь, что именно мы можем тебе предложить, мнение твое изменится.
Йон презрительно фыркнул.
— Кроме того, существуют иные методы, — продолжал Ремер, — без участия твоей подруги. И если ей все же удастся сбежать, мы их применим. — Он вздохнул. — Однако было бы лучше, если бы ты не вынуждал нас к этому. Для тебя будет лучше, если ты по собственной воле перейдешь на нашу сторону.
В том, как Ремер высказал свою угрозу, было нечто настораживающее. Он не намекал на физическое давление, не был даже агрессивен — скорее создавалось впечатление, что это его удручает.
У Йона непроизвольно сжались кулаки. Что бы там Ремер ни прятал в рукаве, он, Йон Кампелли, ни за что не примкнет к тем, кто непосредственно повинен в убийстве его родителей!
— Должен тебя разочаровать, — сквозь стиснутые зубы процедил Йон. — Этого не будет никогда.
Ремер позвал кого-то через открытую дверь, а сам сделал шаг по направлению к Йону.
— Сейчас ты устал, Кампелли, — снисходительным тоном произнес он. — Подожди, вот немного выспишься и совсем по-другому на это взглянешь.
В камеру вошел высокий черноволосый мужчина с выделяющимися на лице непропорционально развитыми челюстями. Он протянул какой-то предмет Ремеру; тот кивнул на свободную руку Йона. Мужчина шагнул к креслу и, прежде чем Йон успел пошевелиться, железной хваткой прижал его руку к подлокотнику. Предмет в руках Ремера оказался шприцем. Ремер подошел к Йону и сделал укол ему в руку, по-прежнему остававшуюся стянутой скотчем.
— Просто ты еще не сумел отдохнуть, — повторил Ремер и улыбнулся.
Йон попытался было сопротивляться действию препарата, однако и вправду был уже настолько измотан, что почти моментально провалился в сонное забытье.
С самых детских лет Йону никогда не снилась его мать, Марианна. Тогда это были сны об утрате. Либо она уезжала на поезде, в который он так и не успевал сесть, либо срывалась в глубокую пропасть, чему он никак не мог воспрепятствовать. В этих кошмарах он и мать всегда бывали только вдвоем, и в итоге она каждый раз его покидала, чаще всего — погибала. Некоторые такие сны он видел еще до ее гибели; они были словно некими предвестниками трагедии. Долгое время Йон даже считал эти сны причиной смерти Марианны — просто из-за того, что они ему снились. Хотя, как правило, после них он просыпался в отчаянии, позже у него возникло ощущение, что в конечном итоге ночные кошмары даже отчасти помогли ему смириться с потерей. Они как будто бы стачивали наиболее острые грани его скорби. В конце концов кошмары прекратились, и с тех пор он никогда не видел во сне мать.
И вот теперь Йон снова увидел ее — вместе с Лукой. Похоже, это был его, Йона, день рождения. Стол был накрыт бумажной скатертью и украшен флажками и воздушными шариками, как во время детского праздника. Вот только в торт было воткнуто слишком много свечей — ни сосчитать, ни тем более задуть их все он не мог. Наконец после того, как некоторое время он безрезультатно пытался сделать это, счастливые родители сжалились над ним и отдали ему свой большой подарок. Тот был упакован в синюю бумагу и перевязан серебряной лентой. Не мешкая, Йон разорвал бумагу. Под верхним слоем оказался второй, красный, а под красным — желтый. Так продолжалось довольно долго. Йон злился, все с большим раздражением срывая каждый последующий слой, а Марианна и Лука между тем с энтузиазмом приветствовали его продвижение к цели. В тот момент, когда он уже готов был сдаться, показался последний слой. Вокруг Йона высились вороха рваной бумаги, из-за которых родителей уже совсем не было видно. Правда, прислушавшись, он все еще мог услышать их ободряющие возгласы, однако они звучали приглушенно, как будто из-под толстого покрывала. Подарок был туго завернут, и когда Йон сорвал наконец бумагу, оказалось, что в руках у него книга.
Это был «Дон Кихот».
Снились ему и другие сны, однако они были бессвязными и какими-то размытыми. Несколько раз он видел самого себя, лежащего на больничной койке, в окружении разных людей. Иногда среди них он видел Катерину, иногда — Иверсена и Ремера, или же возле его кровати стояли совсем незнакомые ему люди. В одном из снов он нырял под воду без специального снаряжения. По мере погружения вода все сильнее стискивала его голову, и ему казалось, что еще немного, и череп его треснет. В конце концов он потерял сознание и камнем пошел ко дну.
Очнувшись, Йон обнаружил, что действительно лежит на больничной кровати. Он чувствовал нестерпимую жажду, язык был шероховатым и казался гораздо крупнее, чем обычно. Повернув голову, Йон увидел небольшой стол, на котором стоял стакан с водой. Йон хотел было протянуть к нему руку, но не смог: оказалось, что он крепко связан. Оба запястья были туго притянуты ремнями к металлической раме кровати.
Йон в отчаянии посмотрел на свои путы, как будто надеялся усилием воли освободиться от них, но ремни были надежно застегнуты, и, сколько бы он ни дергался, ослабить их он не смог. Взгляд его скользнул вверх по правой руке и остановился на локтевой впадине. В ней отчетливо видны были пять следов от инъекций. Посмотрев на левую руку, Йон насчитал еще семь таких следов.
Сколько же времени он был без сознания?
Он ощущал себя одновременно отдохнувшим и разбитым; опустив подбородок и коснувшись им груди, он почувствовал, что чисто выбрит.
Помещение, в котором он находился, не наводило ни на какие мысли, поскольку в нем ничего не было, кроме кровати и столика. В комнате могли бы поместиться по крайней мере еще три кровати, однако вокруг себя Йон видел лишь белые стены, которые в сочетании с красноватым мраморным полом лишь подчеркивали ощущение пустоты. Дальнее от кровати окно прикрывала белая занавеска, сквозь которую пробивались лучи яркого солнца. Несмотря на то что окно было распахнуто настежь, а Йона прикрывала лишь тонкая белая простыня, ему было на удивление тепло, даже жарко.
В помещении была одна дверь, кровать стояла перпендикулярно ей. Дверной глазок строго взирал на Йона; ручка с внутренней стороны отсутствовала, а сама дверь, судя по заклепкам, была металлической.