— Здесь собрано все, что удалось о вас узнать. Обычные медицинские данные: дозировка, время, реакция — но в основном сведения другого рода. Слова, которые вы используете, слова, на которые вы реагируете; фразы, которые вы употребляете, — когда я могу их записать, — как сознательно, так и те, что вы произносили во сне и пока находились в коме. Даже то, как вы ходите, как говорите или напрягаетесь, когда испуганы или видите что-либо вас интересующее. Вы полны противоречий: вы почти всегда подавляете кипящую в вас глубинную ярость, но она продолжает бурлить. Время от времени вас терзают какие-то болезненные раздумья, но вы редко даете волю гневу, который должна вызвать боль.
— Сейчас вы этого дождетесь, — перебил собеседник. — Мы уже сто раз обсуждали слова и фразы…
— И еще будем, — подтвердил Уошберн, — раз это приносит плоды.
— Я не знал, что есть какие-то плоды.
— Не личность и не занятия. Но постепенно обнаруживается, с чем вам удобнее и естественнее иметь дело. Это слегка пугает.
— Почему?
— Могу продемонстрировать на примере. — Доктор отложил папку с историей болезни, подошел к допотопному комоду и достал большой автоматический пистолет. Пациент напрягся. Уошберн принял к сведению его реакцию.
— Я никогда не пользовался этой штукой, честно говоря, смутно представляю себе, как это делается, но раз уж я здесь живу, оружие мне необходимо. — Он улыбнулся, потом вдруг без предупреждения бросил пистолет собеседнику. Легко, точно, профессионально тот подхватил оружие.
— Разберите его. Прямо сейчас.
Человек без имени посмотрел на оружие. Затем молча приступил к работе. Руки двигались спокойно и уверенно: менее чем за тридцать секунд пистолет был полностью разобран. Закончив, он вопросительно поднял глаза.
— Поняли, что я имею в виду? Среди множества ваших талантов — несомненное знание армейского вооружения.
— Армия? — вновь со страхом спросил пациент.
— Маловероятно, — ответил Уошберн. — Когда вы пришли в себя, я говорил вам о зубах. В армии так не пломбируют, поверьте. И, разумеется, косметическая операция совершенно исключает подобную возможность.
— Тогда что же?
— Не стоит задерживаться на этом. Лучше вернемся к тому, что с вами случилось. Мы остановились на сознании, помните? Психологический стресс, истерия… Не физическая травма, а психологическая нагрузка. Я достаточно ясно выражаюсь?
— Продолжайте.
— Как только шок проходит, исчезают и нагрузки, поскольку нет угрозы психике. Когда это случится, ваши навыки и способности вернутся. Вы вспомните определенные поведенческие модели, возможно, это произойдет совершенно естественно, ваши реакции будут инстинктивными. Но всегда останется некий пробел, брешь в сознании, и это, по всей видимости, необратимо. — Доктор замолк, вернулся к креслу, сел, выпил и устало закрыл глаза.
— Продолжайте, — прошептал неизвестный.
Уошберн открыл глаза, остановив взгляд на пациенте.
— Вернемся к голове, которую мы назвали мозгом. Который, как физический орган, состоит из огромного количества клеток и взаимодействующих компонентов. Вы читали книги: лимбическая система, ткани гиппокампа и зрительных бугров, мозолистое тело, особенно технология лоботомии. Малейшее изменение может повлечь существеннейшие сдвиги. Это и случилось с вами. Вы перенесли физическую травму. Как будто поменялись местами элементы, физическая структура стала иной. — Уошберн снова замолчал.
— И… — настаивал пациент.
— Спад психологического напряжения позволит — уже позволяет — вашим способностям и навыкам вернуться к вам. Но не думаю, что вы когда-нибудь сумеете связать их со своим прошлым.
— Но почему? Почему нет?
— Потому что каналы, в которых жила информация о прошлом, претерпели изменения. Физически преобразовались настолько, что перестали функционировать как прежде.
Пациент не шевелился.
— Ответ в Цюрихе, — сказал он.
— Еще рано. Вы еще не готовы, не достаточно окрепли.
— Я окрепну.
— Обязательно.
Шли недели, продолжались словесные упражнения, росла стопка бумаг на столе, восстанавливались силы пациента.
Девятнадцатая неделя на исходе. Яркое солнечное утро, спокойное, сияющее Средиземное море. Пациент только что вернулся после часовой пробежки вдоль берега к холмам, он пробегал около двенадцати миль ежедневно, с каждым днем увеличивая скорость и сокращая число передышек. Он опустился в кресло у окна, тяжело дыша, весь взмокший. Он вошел в спальню через боковой вход, минуя гостиную. Так было легче, гостиная служила приемной, и там все еще оставалось несколько пациентов, дожидавшихся, когда их заштопают. И испуганно гадавших, в каком состоянии доктор будет сегодня утром. Собственно, все обстояло не так уже плохо, Джеффри Уошберн по-прежнему пил как буйный казак, но в седле держался. Словно в закромах его собственного разрушительного фатализма отыскались запасы надежды. И человек без памяти понял: эта надежда была связана с цюрихским банком на Банхофштрассе. Почему так легко вспомнилось название улицы?
Дверь в спальню резко отворилась, и в комнату ворвался сияющий Уошберн, в халате, заляпанном кровью больного.
— Получилось! — воскликнул он. В этом возгласе было больше ликования, чем ясности. — Открываю собственную биржу труда и живу на комиссионные. Это надежней.
— О чем вы?
— Это то, что вам нужно. Вам необходимо потрудиться на открытом воздухе, и две минуты назад господин Жан-Пьер Бесфамильный получил выгодную работу. По крайней мере на неделю.
— Как вам удалось? Я и не думал, что можно вскрыть такие возможности.
— Вскрыть пришлось гнойник на ноге Клода Лямуша. Я объяснил ему, что мои запасы средств для местной анестезии очень, очень ограничены. Мы поторговались, разменной монетой были вы.
— Значит, неделя?
— Если хорошо себя проявите, может, и больше. — Уошберн помолчал. — Но это ведь не так важно, правда?
— Сейчас я уже не знаю. Еще месяц назад — возможно, но не сейчас. Я говорил вам. Я готов отправляться в дорогу. Да и вы этого хотите. Меня ждет Цюрих.
— Более того: я хочу, чтобы в Цюрихе вы потрудились наилучшим образом. Мои побуждения сугубо эгоистичны, помилованию не подлежат.
— Я готов.
— Только по видимости. Поверьте, крайне важно, чтобы вы провели на воде более или менее продолжительное время, частично ночью. Не в управляемых условиях, не как пассажир, а подвергаясь суровым испытаниям — чем суровее, тем лучше.
— Очередное испытание?
— Я пользуюсь любой возможностью в этих скудных условиях. Если бы я мог устроить для вас крушение, устроил бы. Впрочем, Клод Лямуш сам в некотором роде стихийное бедствие — очень сложный человек. Нога его скоро заживет, и он отыграется на вас. Как и все остальные — ведь вы займете чье-то место.
— Очень вам обязан.
— Не стоит благодарности. Мы совместим сразу два стресса. Одна или две ночи на воде, если Лямуш не нарушит расписания, — это враждебная среда, которая способствовала развитию у вас истерии, — и неприязненное и подозрительное отношение окружающих — модель изначальной стрессовой ситуации.
— Еще раз спасибо. А если они решат выбросить меня за борт? Это, вероятно, будет самое лучшее испытание, но не знаю, какой от него будет толк, если я утону.
— До этого не дойдет, — усмехнулся Уошберн.
— Рад, что вы так уверены. Я — нет.
— Успокойтесь. Я — гарантия того, что с вами ничего не случится. Я, конечно, не Кристиан Барнард и не Майкл де Бейки, [5]но другого у этих людей нет. Я им нужен, они побоятся меня потерять.
— Но вы же хотите уехать. Я — ваша выездная виза.
— Неисповедимы пути Господни, дорогой мой пациент! Собирайтесь. Лямуш ждет вас в доке, он обучит управляться со снастями. Выходите в море завтра, в четыре утра. Представьте, как благотворна будет неделя в море. Думайте о ней как о круизе.
Подобного круиза еще не бывало. Шкипером этой грязной, промасленной рыбачьей шхуны был жалкий похабник, вообразивший себя капитаном Блаем, [6]матросами — четверка неудачников, без сомнения единственных на Пор-Нуаре, кто согласился работать с Клодом Лямушем. Пятым членом экипажа всегда был брат старшего из рыбаков, о чем тот не преминул напомнить человеку, который звался Жан-Пьером, едва шхуна вышла из бухты.
5
Кристиан Барнард — южноафриканский хирург (р. 1922), первым в мире произвел пересадку сердца; Майкл де Бейки — американский кардиохирург (р. 1908).
6
Блай Уильям (1754–1817) — офицер английского флота, капитан корабля «Баунти». В 1789 г. команда взбунтовалась против него и высадила на шлюпку в Тихом океане. Как нарицательное имя «капитан Блай» означает жестокого командира или начальника.