Но Дельта был в особняке на Семьдесят первой улице. Остались отпечатки пальцев: указательный и средний пальцы правой руки… И способ транспортировки теперь открылся: самолетом «Эр Франс», под прикрытием французского военного советника… Факт же заключается в том, что Карлос не мог ничего знать.
…У меня в памяти всплывают какие-то картины. Лица, улицы, дома. Порой просто образы, которые я не знаю, с чем соотнести… Я могу привести по памяти множество сведений о Карлосе, но не знаю почему…
Конклин закрыл глаза. Была такая фраза… Очень простая шифрованная фраза, которой они пользовались, когда операция «Тредстоун» только начиналась… Как же там было? Это перекочевало еще из «Медузы»… Каин вместо Чарли, а Дельта вместо Каина. Верно! Каин вместо Карлоса. Дельта-Борн превратился в Каина, приманку для Карлоса.
Конклин снова открыл глаза. Джейсон Борн должен был подменить Ильича Рамиреса Санчеса. На этом, собственно, и основывался весь план «Тредстоун-71». Это и был краеугольный камень легенды, параллакс, призванный выманить Карлоса из логова в их поле зрения.
Борн. Джейсон Борн. Совершенно неизвестный человек. Имя, похороненное более десяти лет назад. Человеческие останки, брошенные в джунглях. Но он реально существовал. Это тоже было составной частью плана.
Конклин переворошил папки на столе, покуда не нашел ту, которую искал. На ней стояли только две заглавные буквы и две цифры.
«Т-71 X». Последняя буква обозначает, что в папке находятся документы, касающиеся зарождения плана. Истоки «Тредстоун-71».
Он открыл папку, почти боясь увидеть то, что там наверняка должно было находиться.
Дата казни. Сектор Тамкуан, 25 марта…
Взгляд Конклина переместился на настольный календарь. 24 марта.
— О Господи, — прошептал он, хватаясь за телефон.
Доктор Моррис Панов вошел в психиатрическое отделение на третьем этаже в том крыле Бетсайдского госпиталя, которое было отведено ВМС, и остановился возле регистратуры. При виде молоденькой практикантки, перерывающей карточки больных под суровым взглядом дежурной сестры, он улыбнулся. Должно быть, девушка положила чью-нибудь историю болезни не туда, куда нужно, и начальница решила преподать ей урок, чтобы такое больше не повторилось.
— Пусть вас не вводит в заблуждение суровость Энни, — обратился Панов к раскрасневшейся девушке. — Ибо под холодной, бесчеловечной оболочкой скрывается… гранитное сердце. Откровенно говоря, она сбежала недели две назад из палаты пятого этажа, но мы боимся в этом признаться.
Практикантка хихикнула. Старшая сестра безнадежно покачала головой. На столе за стойкой зазвонил телефон.
— Вы не подойдете, милая? — попросила старшая сестра практикантку и обернулась к Панову. — Доктор Мо, как прикажете учить их чему-нибудь, покуда вы рядом?
— С любовью, милая Энни. С любовью. Но не теряйте при этом своих велосипедных цепей.
— Вы неисправимы… Скажите лучше, как ваш пациент из палаты пять-a? Вы очень беспокоились за него.
— И до сих пор беспокоюсь.
— Я слышала, вы не спали всю ночь…
— Да, по телевизору в три часа ночи показывали кино, которое я обязательно хотел посмотреть.
— Не надо, Мо, — покачала головой госпитальная матрона. — Вы слишком молоды, чтобы кончить так, как ваши пациенты.
— А может, наоборот, слишком стар, чтобы этого избежать, Энни. Но спасибо за заботу.
Вдруг оба осознали, что имя доктора произносят по громкоговорителю. Молоденькая практикантка взывала в микрофон:
— Доктора Панова просят подойти к телефону…
— Доктор Панов — это я, — наклонившись к девушке через стойку, доверительно прошептал психиатр, — но мы с Энни Донован не хотим, чтобы об этом все знали. Она моя мать, полька… А кто звонит?
Та уставилась на приколотую к халату доктора карточку с именем и фамилией, похлопала глазами и пролепетала:
— Какой-то мистер Александр Конклин, сэр.
— Да ну? — удивился Панов. — Откуда я могу поговорить, Энни?
— Из кабинета номер один, — отвечала старшая сестра, указывая в конец холла. — Он пуст. Я переключу звонок на тот телефон.
Панов направился к указанной двери, он был встревожен. Алекс Конклин был, с перерывами, его пациентом на протяжении пяти лет, покуда они оба не пришли к соглашению, что большего для его психической адаптации сделать нельзя — хотя сделанного явно было недостаточно. Пациентов, подобных Конклину, было очень много, а помочь им удавалось лишь отчасти. На сей раз, однако, речь должна была идти о чем-то серьезном — коли он решил звонить в госпиталь, а не в приемную.