— А, может, ты действительно сумасшедший?
Суслик, ты чего… У всего же есть границы. Нельзя так в лоб называть чёрное чёрным.
Реза запрокинул голову и уставился в плотный полог, будто мог видеть сквозь него звёзды.
— Я так и думал, что ты мне не поверишь. Потому не стану рассказывать дальше про твоё создание. Быть может, это и к лучшему. Я буду счастлив, если ты вот так просто избавилась от Нен-Нуфер. Так ты хочешь услышать продолжение её истории?
— Я не хочу, чтобы ты порвал хоть один лист.
По губам Резы скользнула улыбка:
— Я не притронусь к рукописи. Я помню всё наизусть. Слушай.
Глава 37
«Прошло десять дней, а фараону так и не позволили увидеть царицу. Пентаур лишь на словах спешил в храм, а на деле не отходил от воспитанницы ни на минуту, пусть и заверял фараона, что жизни её ничего не угрожает. Жреца беспокоило другое, и потому фараон не позволил перенести царицу в её покои, предпочтя самому уйти в соседнюю комнату — оба хотели увериться в здравомыслии царицы прежде, чем допустить до неё Ти и Никотрису, которые несмотря на запрет каждый день дожидались возвращения фараона, надеясь испросить дозволения войти. Чтобы отвлечь женщин, фараон велел обеим заняться росписями в его гробнице, чтобы смотритель не забыл ни одной детали, необходимой младенцу в загробном мире. И так же велел приготовить игрушки, которые они отнесут туда во время похорон.
— Через пять дней я увижу Нен-Нуфер? — спросил фараон, когда Пентаур присоединился к его вечерней трапезе. — Не молчи. Я устал от твоего молчания.
Пентаур всё равно не поднял на него глаз. Бледный, с опущенными плечами, жрец внушал фараону ужас.
— Я могу поручиться лишь за её тело, — Пентаур растягивал слова, будто не знал, что сказать повелителю. — С душевной болезнью справиться очень тяжело. Ожидая рождения сына, Нен-Нуфер успела проститься с миром живых и сейчас ей тяжело в него вернуться. Она не говорит со мной. Я пытался дать ей перо, но она не хочет и писать. Будем надеяться, что тебя она встретит куда более радостно, — и жрец возложил руки на колени. — Прости, я не могу сегодня есть. И завтра тоже. Я дал обет Пта…
— Тогда и я не стану есть, — фараон резко отодвинул блюдо и уже хотел хлопнуть в ладоши, когда Пентаур поднял руку:
— Не будет в том пользы. Ты прежде всего правитель, а потом уже муж. Не забывай этого. Твоя забота о благе Кемета не умаляет твоей любви к Нен-Нуфер.
— Я всё равно не могу есть.
Фараон прикрыл глаза, чтобы вновь увидеть желанный образ. Он завидовал девушкам с опахалами, которых допускали до царицы, когда в спальне становилось невыносимо жарко. Он сам готов был обмахивать царицу, как она когда-то обмахивала его, стоя позади трона. Но жрец оставался неумолим, не позволяя ему входить в опочивальню даже под покровом ночи, даже в часы её сна. Ожидание оказалось для фараона слишком мучительным, и Сети пару раз предлагал брату своё общество, но тот предпочитал плакать в одиночестве, каря себя за малодушие. Как же ему с улыбкой проводить сына в царство мёртвых, когда все мысли сосредоточены на его матери, которую он всеми силами души желает оставить подле себя. Теперь, когда Нен-Нуфер свободна от тяготевшего над ней предначертания смерти, она сумеет насладиться подаренным короной величием. У них будут новые дети, и если кто-то из них покажется ему лучшим наследником, чем сын Хемет, он дарует власть новому избраннику.
Подобные мысли лишали сна, и пять дней вылились в череду мучительных раздумий, потому фараон вступил во мрак спальни, шатаясь, точно пьяный. Нен-Нуфер позволила ему присесть в ногах, но не протянула руки, и, вместо долгожданных пальцев, ему пришлось сжать пустые простыни.
— Ты позволишь мне остаться до утра? — спросил он осторожно.
— Безусловно, — послышался тихий незнакомый голос. — Это твоя спальня. И раз минул срок моего заточения, я хочу вернуться в свои покои.
Ответ прозвучал твёрдо и ровно, будто Нен-Нуфер всё своё молчание репетировала его. А ведь последние перед родами слова звучали признанием в любви, , а теперь… Теперь он получил то, на что соглашался перед очами жреца Пта — он просил жизнь для царицы, даже если та решит провести её вдали от него. Но слова ли это самой Нен-Нуфер? Или же эта мысль подарена ей Пентауром, который так и не сумел простить фараону обманной женитьбы. Жрец любит её совсем не так, как Амени. Он любит воспитанницу храма ещё с большей страстью, чем сам фараон, и поставил заботу о ней наперёд обязанностям перед Пта. Он такой же преступник, как и правитель Кемета, , но она, избранница Хатор и Пта, как может она ставить личную обиду наперёд блага Кемета, ведь Нен-Нуфер известно, к чему приведёт фараона разлука с ней — к полному фиалу и бессонным ночам.
— А я хочу оставить тебя подле себя, — по прежнему тихо, но более настойчиво произнёс фараон, пытаясь усовестить жену. Он готов верным псом спать на циновке у её ног, только бы не стоять у задёрнутого полога её спальни. И он не хочет приказывать ей — его руки нынче слишком слабы, чтобы удержать её запястья. Опомнись, царица Кемета! Опомнись!
— А я хочу уйти и быть подле матери, — Нен-Нуфер даже повысила голос. — Ты не в праве запретить мне это.
— Когда же я запрещал тебе общение с Ти? — фараон пытался говорить тихо, хотя рыдания подступили уже к самому горлу. — Я не претендую на день, , но ночь хочу оставить себе.
— Твои желания не совпадают с желаниями Хатор. За твою ложь я заплатила сыном! — вскричала Нен-Нуфер. — Не упорствуй, ибо ты, как правитель, неприкасаем для Богов, и потому за твои ошибки будут платить те, кто посмел шагнуть за тобой, презрев божественную волю.
— Да что ты знаешь про волю Богов! — фараон не мог больше покорно сидеть на кровати. Он вскочил и зашагал по комнате, не в силах совладать с охватившим его гневом на несправедливые обвинения. — Первенец моих родителей умер в младенчестве, но мать родила меня, спустя два года, не сетуя на волю Богов и не обвиняя моего отца…
— А ей не в чем было обвинить фараона Менеса! — Нен-Нуфер приподняла голову, и фараон бросился к ней, боясь, что та попытается встать. Её плечи вновь оказались в его руках, да только глаза обжигали сильнее пламени, на котором он сжёг папирус, но отстраняться от боли он не стал: — Твой отец не взял твою мать обманом. А ты, ты не верил в мою любовь и положил на весы не своё сердце, а благо Кемета, зная, что я изберу его, потому что Хатор не упрекнёт того, кто заботится о своём народе, , но заставить платить того, кто возымел наглость поставить свои желания превыше долга!
— Я слышу слова Пентаура! — вскричал фараон. — Это он вложил их тебе в уста!
Фараон чувствовал, как у него начинают дрожать руки, , а в голове закипает от негодования кровь. Как мог он оставить жреца так надолго с Нен-Нуфер. Он, знающий, что такое протягивать руки к желанному телу и получать по ним божественным кнутом!
— Это мои слова, Райя! Это мои слова, которые пятнадцать дней я берегла для своего мужа. Пентаур не посмел бы ни в чём обвинить тебя, потому что сам презрел долг перед Пта, народом Кемета и Амени, предложив себя мне в мужья, когда Амени пообещал меня Хатор.
Нен-Нуфер сумела разорвать кольцо дрожащих рук и поднялась с постели. Фараону пришлось отступить, хотя он и продолжал тянуться к жене руками, страшась, что слабость возьмёт над царицей верх. Но нет, Нен-Нуфер стояла перед ним прямая и гордая, с горящими, как у кошки, глазами.
— Я напомнила ему о долге, и он одумался. Я напомнила тебе о твоём, , но ты не одумался. И Пентаур хотя бы остался передо мной честен. Ты же лгал мне все эти месяцы. Ах, если бы ты нашёл в себе силы сказать правду, наш сын родился бы живым, , но ты, ты…
И тут фараон ринулся к жене, чтобы не дать ей упасть, но подхватив на руки, остался стоять посреди спальни, вдруг испугавшись, что прижимает к груди любимое тело в последний раз.