Суслик, зачем ты взяла лопату и капнула его душу? Зачем? Он и так слишком много тебе рассказал. Можно целый роман написать.
— Почему вы не берёте эклеры?
Сусанна с виноватой улыбкой протянула через стол блюдо, но Реза не взял пирожное.
— Я заказал их для тебя. Хочешь чаю?
Сусанна покачала головой. Реза улыбнулся и на этот раз хлопнул в ладоши. В европейском интерьере этот чисто арабский жест смотрелся инородно. Как же в нём одном уживаются такие противоречивые культуры?
Официант тут же принёс счёт, и Реза вложил в него кредитную карту.
— Я тебя так долго ждал и так быстро приходится расставаться.
Он что, действительно вздохнул?
— Можем прогуляться по набережной, — тотчас выдала Сусанна, чтобы внутренний голос не успел попросить её заткнуться.
Реза улыбнулся. Вновь очень по-доброму.
— У меня есть более интересное предложение.
Только не ночной круиз! Она окоченеет с голыми ногами! И во сколько тогда она ляжет спать? Без телефона даже время не посмотреть! Зато сестре спокойно. Суслик жива и осматривает достопримечательности. Она и фотку с Мариной отправила, чтобы родители знали, что церберы несут службу. Ну так, что за интересное предложение, мистер Атертон?
Однако появление официанта вновь прервало разговор. Но в этот раз он оказался более проворным и в две секунды исчез, опустив на белоснежную скатерть кредитку, чек и ключ. Сусанна подняла глаза на Резу, лицо которого вновь приняло безразличное выражение.
— Это всего-навсего предложение, — голос его давно не был таким спокойным. — Ты можешь взять ключ, а можешь оставить его на столе, и мы пойдём гулять по набережной. И обещаю, я и словом не напомню тебе о нём за следующие три дня.
Сусанна почувствовала, как пузырики давно выпитого сидра ударили в нос.
— Это единственный вечер, когда мы вдали от любопытных взглядов, — продолжал Реза голосом диктора.
Браслеты с рук вдруг переместились на голову, расплющив виски. Нет, он не улыбается, он спокойно убирает в бумажник чек с кредиткой, оставляя на столе ключ от гостиничного номера. Белая скатерть и ключ. Больше ничего между ними нет.
— Пока ты принимаешь решение, я с удовольствием прочту продолжение романа и подумаю над новыми иллюстрациями.
Суслик, ты сдурела? Ты зачем достаёшь планшет? Зачем подключаешься к гостиничной сети? Зачем протягиваешь через стол страницу с гугловским переводчиком. Ты забыла, как звучит по-английски слово «нет»? Так я напомню — «no». Суслик, неужто сложно произнести короткое «ноу»?
Глава 20
«Нен-Нуфер не понимала, откуда брались слова — видимо, сама Хатор вкладывала их ей в уста, и потому Пентаур не перебивал. Жрец стоял с опущенной головой, сжав край стола, и Нен-Нуфер со страхом ждала, когда он взглянет на неё — слова были тверды, что камень изваяния Богини, но глаза — они блестели от едва сдерживаемых слёз. Она отказывала не ему, она отказывала в его лице своему женскому естеству, которое изводило её ночью страшными видениями. Ей снился царевич Райя. Сначала под его пальцами яростно бился её пульс, но к утру эти же пальцы потрясали перед её заплаканным лицом ожерельем, он швырял его ей в лицо и с диким хохотом убегал прочь. И так раз за разом. Нен-Нуфер змеёй извивалась на жёсткой циновке, но не могла проснуться, а когда наконец ей удалось сбросить оковы сна, она увидела в зеркале ужасные чёрные борозды, которые оставила на щеках не смытая с вечера краска. А в купальне ей и вовсе почудилось, что это воды Великой Реки, которой она вчера так неразумно предложила свою жизнь, сомкнулись над дурной головой, и Нен-Нуфер закричала. Невольницы бросились к ней и вытащили из ванны. Богиня в наказание лишает её разума, и только Тирия способна вымолить у Хатор для неё прощение. Нельзя медлить, надо прямо сейчас упасть в ноги Амени и молить жреца ускорить её отъезд.
И всё же Нен-Нуфер не сумела пройти мимо башни Пентаура — она не смеет поворачиваться к нему спиной, он тот, кому она обязана жизнью и всем тем, что восхищает в ней верховного жреца. Она поднялась по исхоженной босыми детскими ногами лестнице и нашла жреца таким, каким привыкла видеть все эти годы: сгорбленным над папирусом. Только в этот раз папирус был чист. Пентаур с яростью смахнул со стола камушки и ринулся к ней, но она успела выставить вперёд руку, чтобы его губы не стёрли вкус поцелуя царевича, который она хотела пронести незамаранным до суда Осириса.
Когда Хатор начала вещать её устами, несчастный жрец попятился к столу. Обнажённые плечи его дрожали, будто с пустыни налетел ледяной ветер. Как Пта только мог подпустить такие страдания к самому лучшему своему жрецу? Как… И как он может отнимать у фараона царицу?
— Ты отказываешь мне ради Великой Хатор, и лишь это даёт мне силы идти дальше. И пусть мысль, что ты никогда не будешь принадлежать другому мужчине, согреет меня в ночной тьме, в которой я буду прятать свои слёзы.
— Когда-нибудь ты забудешь меня с другой. Но я всегда буду помнить того, кому я обязана жизнью…
Нен-Нуфер осеклась. Она обязана жизнью двоим — ему и Кекемуру, и если первого она почти спасла, то у второго лишь начала рубцеваться спина.
— Пентаур, у меня есть к тебе просьба…
Она рассказала про крокодила, стражника и потерянный кнут, плети и рыночную площадь.
— Подними тростниковое перо. У меня слишком дрожат руки.
Какой же великой души этот человек! Он ничего не спросил, он без слов понял её просьбу.
— Когда фараон получит послание, он пригласит меня к себе, я уверен… И тогда я скажу ему про Кекемура, будь покойна.
Он вернул на папирус камушки и придвинул стул, чтобы Нен-Нуфер удобнее было писать. Быть может, в чернила попали их слёзы, оттого и сохли они нынче так долго… Или Мудрый Тот, покровительствующий писцам, подарил им последние минуты вдвоём.
— Неужели Тети скажет Никотрисе, что она умрёт…
Это не был вопрос. Просто мысль, напугавшая Нен-Нуфер у Великой Реки, вдруг обрела голос.
— Не тревожься, это будет не Никотриса. Четыре года её чрево оставалось пустым, и только чудо способно вложить в него дитя, а за чудом не идёт по пятам смерть. Фараон собирается жениться на своей племяннице, дочери Сети. Асенат единственная, кто ближе всего ему по крови, и жена Сети тоже происходит из царского рода. Однако она слишком юна и слишком хрупкой комплекции — и без всякого пророчества, как врач, я могу сказать, что ей нелегко будет разродиться. Благоразумие говорит ждать ещё года два, но долг перед Кеметом не может ждать, и, я знаю наперёд, что ради наследника фараон пожертвует племянницей.
— А Сети дочерью? — слишком страшные тайны открывались Нен-Нуфер, чтобы сердце продолжало спокойно биться. Оно напуганной птицей ринулось к горлу, и несчастная с трудом выдохнула: — Не сможет фараон утаить пророчество от брата!
По лицу Пентаура проскользнула злая усмешка и тут же бесследно исчезла.
— Будь уверена, что утаит. О пророчестве будут знать лишь пятеро: фараон, Амени, я, ты и Великий Пта. И все будут молчать. Слышишь? Все, какой бы больной ни была правда. И фараон не должен знать, что нас пятеро. Поняла?
Нен-Нуфер кивнула. Пентаур убрал с краёв папируса камешки и потряс им в воздухе.
— Нет, я не доверю тайну посыльному, даже зная, что тот не умеет читать. Я сам отнесу письмо утром и прослежу, чтобы Его Святейшество сжёг при мне папирус, — Пентаур замолчал на секунду. — И тогда попрошу за Кекемура. Вернее попрошу вначале. Потом, я боюсь, человек окончательно победит в нём божественного правителя. Я уже не раз видел в его глазах слёзы и отчаянье. И увидел его в гневе перед запертой кельей. Он швырнул в меня кнутом, и лишь милость Пта лишила в тот момент его меткости.
— Я не устаю просить у Пта простить меня…
В ушах Нен-Нуфер стоял тот странный грохот, который она слышала через толстые стены кельи. Так значит, то был царский кнут.
— Я…