Только Пентаур не дал её договорить:
— Не смей корить себя, Нен-Нуфер. Теперь я точно знаю, что в ту ночь послал тебя к нам сам Пта. Я не решался произнести вслух пророчество перед лицом Божественного и желал передать эту миссию Амени. Но не будь тебя в келье, мне пришлось бы говорить с Его Святейшеством. Но ведь Амени прав — горькие слова не должны звучать вслух ни в стенах храма, ни тем более в стенах дворца. Фараон их прочтёт сам.
Пентаур свернул папирус и засунул за пояс. Теперь, когда миссия была почти завершена, Нен-Нуфер перестала быть тайным писцом, она вновь стала женщиной, которую в грешных мечтах он уже прижимал к груди. Он протянул к ней руки, и она вложила в его пальцы свои.
— Ты будешь прекрасной жрицей. Самой прекрасной, какая когда-либо была у Хатор.
Нен-Нуфер чувствовала тепло его пальцев, но краска не приливала к лицу, и сердце билось ровно.
— А ты станешь достойным преемником Амени. И, быть может, вдвоём мы сумеем смягчить непреклонных Богов, и они сжалятся над фараоном.
Молчание повисло над столом. Пентаур сильнее сжал пальцы воспитанницы.
— Молитвы не поменяют движения светил. Что предписано, то исполнится.
— И всё равно я стану молится.
— И это я знаю. И ты скоро узнаешь, что порой не стоит тратить силы на бесполезные молитвы.
Она увидела в его глазах безграничную боль и попыталась вырвать пальцы — чем быстрее она уйдёт, тем легче ему будет вернуться к храмовым обязанностям, тем быстрее минет положенный срок, когда он сможет взять на руки своего первенца и обучить всему тому, что с такой любовью передал ей, а она, она станет верно служить Хатор, чтобы милость Великой Богини никогда не оставляла жреца Пта. Только пальцы не хотели разлучаться — они срослись друг с другом сильнее, чем глыбы Великих Пирамид.
— Пентаур! — крик Амени потряс основы башни. Нен-Нуфер пошатнулась, когда жрец отдёрнул пальцы, и лишь стол удержал её от падения.
— Мы написали ответ фараону, и утром я отправлюсь во дворец, — прошептал Пентаур, не в силах вернуть себе голос.
Нен-Нуфер молча поклонилась верховному жрецу, припала губами к его руке и поспешила покинуть башню. Амени не унизит Пентаура, он простит его молча, как прощают великие люди, и вновь признает своим преемником. И всё равно на душе оставалось неспокойно и ночью не спалось, хотя мысли о царевиче не мучили её больше, она думала о пророчестве и молилась за фараона, прося Богов дать Тети силы достойно принять страшное известие. Пусть Маат во время утренней молитвы поделится с Его Святейшеством божественным спокойствием. Она просила и за Пентаура, и за Кекемура… И теперь в её молитвах появилось новое имя — Асенат.
Утром, не умывшись и не переодевшись, Нен-Нуфер бросилась к башне, чтобы проводить Пентаура за ворота, но жрец покинул храм с первым лучом солнца. Ему явно не спалось, и он тоже молился — не могут их молитвы оказаться бесполезными!
Нен-Нуфер не удержалась и тоже вышла за ворота храма, ноги сами несли её на рыночную площадь, но она вовремя одумалась и повернула обратно: без краски и украшений, с неуложенными волосами её легко принять за невольницу, а с ними на рынке порой обращались слишком дерзко. Она ускорила шаг и, стараясь остаться неприметной, поднимала голову лишь для того, чтобы не наткнуться на ослов, тянущих на рынок гружёные товарами телеги. И всё равно её ухватили за руку. Она попыталась вырваться, да куда там!
— Я с трудом признал тебя, госпожа!
Она подняла голову и чуть не ахнула: перед ней стоял Рамери.
— У меня для тебя доброе известие. Я хотел сообщить его ещё вчера, но меня вновь не впустили в храм — Кекемур вернулся во дворец.
Глаза Нен-Нуфер вспыхнули — царевич поговорил с братом!
— И это не всё. Он получил кнут из рук фараона. Нет, ты не понимаешь, — спешно добавил юноша, заметив рассеянный взгляд Нен-Нуфер. — Это личный кнут фараона, это высокая награда, и я уверен, что не будь Кекемур таким упрямым, Его Святейшество сделал бы его начальником. Прости меня, госпожа, но я рассказал Кекемуру, что ты просила за него… Я не смог сдержать своей радости! Прости меня! Поэтому он взял от фараона лишь кнут, но отказался от повышения.
Нен-Нуфер опустила глаза. Как же прав Пентаур, что лично отправился к фараону. Люди не умеют хранить тайны. Хотя имеет ли она право злиться на Рамери, она не просила его молчать… О, как же горд Кекемур! И как бесстрашен, ибо кто смеет отказываться от подарков фараона… Она прикрыла глаза — до храма оставалось меньше ста шагов, но что-то влекло её прочь от храмовой аллеи. Она ухватилась за локоть Рамери, и стражник подхватил её под руку, решив, что она оступилась.
— Я пойду с вами, — сказала Нен-Нуфер.
Да, она дойдёт под их охраной до полей, а там уже спокойно отправится к гробнице фараона Менеса. Вновь с пустыми руками, зато с полным благодарности сердцем. Она станет благодарить его за обоих сыновей, и для каждого попросит заступничества. Особенно за фараона — Пентаур уже, небось, передал написанный ею папирус. Пусть он сгорел на пламени, но на сердце успел оставить кровоточащую рану. Она станет молиться, и пусть Боги пошлют ей хоть часть боли Его Святейшества — она примет её с радостью за всё то, что он сделал для неё, ни разу не видя… Нет, он видел её. Она танцевала для него и, быть может, его взгляд дал ей силы не оступиться в своём первом танце.
Нен-Нуфер пару раз отдыхала под пальмами у канала и умывалась, и всё равно глаза щипало от пота, когда она наконец добралась до гробницы. О, Великая Хатор! Тишину пронзило конское ржание. Нен-Нуфер замерла, стараясь унять разбушевавшееся сердце. Губы потрескались от жары и смягчить их сейчас мог лишь поцелуй царевича. Только чего тогда будут стоить все данные Великой Богине обещания… Боги не прощают дважды. Она поклонится царевичу, но не протянет руки. Пусть Пентаур станет последним мужчиной, сжимавшим с неистовством её пальцы.
Нен-Нуфер зажмурилась и сделала шаг за угол, но открыть глаза не сумела — лучи Амона ослепили её, они отразились от позолоченной колесницы, колесницы фараона!
Песок жёг стопы через толстые подошвы, но она не могла сдвинуться с места. Лошади, взволнованные её появлением, заржали громче, и она услышала торопливые шаги. Колени задрожали, но она не сумела их согнуть и глянула прямо в лицо появившемуся перед ней мужчине.
— Это ты так напугала моих коней?
Какой резкий голос. О да, она слышала его, сидя в келье. Только если тогда ей было приказано молчать, то нынче она просто забыла все слова.
— Пожалуй, так же, как я напугал сейчас тебя, — добавил он уже более мягко. — И я, кажется, знаю, кто ты… Избранниц Великой Хатор можно признать в любом виде и даже без лотоса, Нен-Нуфер.
При звуки собственного имени она задрожала. Разве смеет она врать самому фараону. Не смеет, и потому Богиня вернула ей голос, чтобы наконец она рассталась со своей ложью.
—Я не жрица Хатор…
— И не Нен-Нуфер? — голос вновь сделался пронзительно ледяным.
— Нет, я — Нен-Нуфер, повелитель! — и она сумела склонить перед ним голову, но с трясущимися коленями совладать не смогла.
Только резкий смех заставил её выпрямиться.
— Ну, а я не Его Святейшество. И совсем не похож на него. Энсеби так часто бывает в храме Пта, что странно не знать его в лицо. Очень странно, не так ли?
— Прости, мой господин, — Нен-Нуфер чуть овладела собой и сумела поклониться. — Вокруг фараона всегда стена нубийцев.
— Вот именно! Неужто ты ожидала увидеть энсеби здесь одного?
Нен-Нуфер закусила губу — волнение перед встречей с царевичем Райей напрочь лишила её рассудка. Теперь только она поняла, кто перед ней. Сети, возница фараона, отец обречённой Асенат. Царевич Райя говорил, что Сети ни на что не променяет золотую колесницу.
— Я не знаю, мой господин, как так вышло и прошу прощения за своё безрассудство. Я действительно испугалась, признав колесницу. Прости меня, благородный Сети.
— Я-то прощу, а что скажет энсеби на ложь того, кому он пожаловал свой кнут?
Нен-Нуфер вновь похолодела.
— Это ложь моя, не Кекемура, мой господин, — воскликнула она, вспоминая исполосованную плетьми спину стражника. — И то не совсем ложь. Я отдана Великой Хатор, только не прошла ещё обряда посвящения. Но ведь это не имеет значения для простых людей, мой господин, — добавила она скороговоркой.