—Знаю, что учебник,— буркнул я.— Думаете, я и сам не хочу.
—Небось опять про свою Академию?— рассмеялась Айгуль.— Ну, и чудак-человек...
—Погоди, Айгуль, ты не права!— резко сказал папа.— Это здорово, что Володька за дело переживает. За это мы должны его хвалить, а не как ты сейчас... Но послушай, Володя, разве добрые дела только у нас в посёлке и можно творить?
—Нет, конечно,— согласился я.
—Ты прав!— подхватил папа, улыбаясь.— Не могу не согласиться с тобой — везде нужны добрые дела, и там тоже. Так что собирайся, брат, в дорогу.
Я долго не мог придти в себя после этого разговора. Ловко все же у папы получается — вроде бы я спорил, свое доказывал, а получилось будто бы я сам себя уговорил. Нет, я, конечно же, сразу же, в первую же секунду обрадовался, прочитав бабушкино письмо. Но это я про себя обрадовался, а вслух обрадоваться не успел — представил себе, как огорчатся ребята, узнав, куда навострил лыжи, и вся радость моя сразу же испарилась. Еще и предателем сочтут. Надо будет завтра объяснить им все. Должны ведь понять: не поехать — значит бабушку обидеть. А письмо ее — это вроде бы заявку она нам в АДУ прислала: высылайте, мол, внука — скучаю и все такое прочее. Вот и получится, что я как бы заявку поеду выполнять.
Я долго не мог уснуть, ворочался и вздыхал, и улыбался в темноте собственным рассуждениям, а особенно тому, как ловко у меня бабушкино письмо в заявку превратилось. И еще с ужасом вспоминал бабушкины угрозы из каждого ее письма. Она обещала, что живо откормит меня, хилого и тощего, дайте ей только заполучить, меня... Похоже, бабушка хотела сделать меня вторым Грызуном. Довольно! Хватит с нас одного Мубара.
...Мне приснился дурацкий сон — как будто подъезжаю я к бабушкиному вокзалу, достаю бабушкино письмо и с подножки вагона обращаюсь к встречающим:
—Товарищи! Кто тут будет гражданка Зухра Балтабаева?
Ко мне протискивается добрая моя морщинистая бабушка, стремясь заключить меня в объятия, радостно восклицает:
—Володя-джан, внук приехал! Ягненок ты мой ненаглядный!
—Минуточку, гражданка!— решительно отстраняясь от бабушки, говорю я и показываю ей, опешившей, ее же собственное письмо:
—Ваша заявка? Вызывали?
—Моя...— растерянно отвечает бабушка.
—Вот и хорошо. Рад выполнить заявку и передать вам, бабушка, самого себя в целости и сохранности.
—Ты не заболел, внучек?— испуганно спрашивает бабушка.— В дороге не продуло? Может, тебе лекарство дать?
—Лекарство?— нагло усмехаюсь я.— Лучшее в мире лекарство — соленая капуста тетки Марьям! Хочешь попробовать, бабуля?— с этими словами я открываю свой чемодан, почему-то набитый доверху соленой капустой, и ко мне вдруг разом устремляются все, кто в эту минуту был на перроне. Они отталкивают друг друга, протягивают ко мне страждущие руки и умоляюще просят:
—Капусты! Капусты! Капусты!..
Я проснулся от сильнейшей жажды — в горле пересохло, будто сто лет не пил. Чего только не приснится!— удивлялся я, жадными глотками осушая полную кружку.— Честное слово, кажется, совсем, помешался на заявках.— Так и свихнуться можно. Утром мысль о том, что надо оставить ребят и уехать, показалась мне ужасной. Я пошел на кухню. Мама чистила картошку.
—Мам, я не поеду,— сказал твердо.— Не могу я уехать от Академии. Понимаешь?..
Мама вздохнула и протянула мне второй нож:
—А картошку чистить можешь?
Вот бы не подумал, что Рафаэлька может подарить нам приключение. Да еще какое... А между тем, все началось именно с него. Утром карапуз принес мне какую-то смятую бумажку. Меня, конечно, сразу же насторожил этот визит — Рафаэльку Ханифа-апа от себя ни на шаг не отпускала, пасла его почти как брыкливую Кису.
—Держи, это тебе,— Рафаэлька протянул мне бумажку. Я развернул и прочел: «Сыночки, снова нужна ваша помощь. Не дувалу, а мне самой, Ханифа».
—Что случилось?— спросил я.
Рафаэлька пожал плечами.
—А я не знаю. Бабушка с утра лежит, охает и не встает. Потом меня подозвала и вот эту бумажку велела тебе отнести.
—Побежали!— заторопился я.
Ханифа-апа сказала, болезненно морщась:
—Ты бы, внучек, в аптеку сбегал — сердечко пошаливает.
—Может, врача вызвать?— испугался я.
Я помчался в аптеку. Взяли у меня рецепт и головой покачали:
—Настой зверобоя... Настойка ландыша... К сожалению, у нас перебои с этими травами. А вещь, действительно, от сердца полезная. Здорово укрепляет...
—Что ж с того, что здорово!— возмутился я.— Лучше подскажите, где достать. А что вещь хорошая — так это и по рецепту ясно, это врач первее вас знал.
Провизор пожал плечами:
—Рад бы подсказать, да не могу,— давно не завозили.
—Импортная вещь? — спросил я. — Издалека, что ли везут?
—Зачем издалека. Этим зверобоем и ландышем у нас все горные склоны усеяны.
—Усеяны!— поразился я.— Почему ж тогда в аптеке нет?
—А я почем знаю? — провизор ушел в кладовую, мои бесконечные вопросы, похоже, начали ему надоедать. Но я все равно дождался его и спросил:
—А кто знает?
—А это ты лучше в городе, в аптекоуправлении спроси! Им больше моего знать положено!
Я почувствовал, как у меня зачесались кулаки. Вот ведь история — вокруг нас горы растят залежи лекарств, а в аптеке ни одного волшебного листика. Чудеса да и только... Провизор, правда, смилостивился и объяснил мне, где аптекоуправление.
Но и в Ташкенте не обрадовали.
—Бабушке, говоришь, прописали?— спросил меня усатый дядечка в белом халате и тяжко вздохнул.— К сожалению, не только твоей.
Я не выдержал:
—Это правда, что наши горы усеяны этой травой? Почему же не собирают?
—Собирают!— оборвал меня усач.— Да только не те, кому надо, и не тогда, когда можно. Понял?
Я честно мотнул головой:
—Не-а, не понял.
—Ну, так слушай в оба!— сердито сказал он.— В горах его, действительно, много — зверобоя этого самого. Бессмертника тоже много. И ландыша. И шалфея. И тюльпанов тоже. А знаешь кого больше?— он испытующе посмотрел на меня,
—Кого же?
—Не догадался? Диких туристов — вот кого. Они ведь целыми снопами рвут ценные лекарственные травы и цветы и везут в город — себе на потеху, горам на разоренье. Гибнут цветы — вот что. Прогулочники ведь и сушить толком не умеют. Это ведь тоже уметь надо. И знать — где и как собирать — тоже надо. А то бывает, что иной добряк сам приносит нам мешок трав и добродушно предлагает:
—Берите даром — мне денег не надо. Пусть больные пользуются! Глянешь в мешок, а там уже не лекарство, а сено — очаг растапливать.
—Как же так?— огорчился я.— Неужели не понимают люди?
—Удовольствие свое они понимают — это точно. А траву не понимают.
Он совсем разволновался и даже стянул с себя очки.
—Ведь получаются странные вещи,— с жаром продолжал он.— Эти варвары многолетние травы с корня ми из земли выдергивают. И пустеют склоны. Походите,
послушайте, как холмы и горы в наших окрестностях называются — прелюбопытная вещь.
—Как же?
—Одна — Лысой, другая — Пустой, а третья — Голой. И точно названы!
Он вздохнул.
—Вот и получается, что наши заготовители недобирают травы.
Я опустил голову. Мне почему-то стало стыдно. Я вспомнил, как и наш отряд, бродя по полям и горам, всегда собирал букеты и плел венки. А потом... Потом это засыхало и выбрасывалось.
Я поднялся.
— Извините, мы что-нибудь придумаем.
—Погодите, молодой человек! — остановил меня аптекарь.— Так и быть, сыщу для вас пачечку. Не возвращаться ведь к больной бабушке с пустыми руками.
Вернувшись в Катта-Караван, я пересказал своим друзьям беседу в аптекоуправлении.
—Де-ла-а!— протянул Сервер.— Не, ребята, лучше не болеть!
—Лучше давай думать, что будем делать. Спасать надо Лысые горы.