Морин была поражена.
— Письмо? Вы уверены, что его написал мой отец?
— Вашего отца звали Эдуард Поль Паскаль, если произносить на французский манер? И он жил в Луизиане?
— Да, — еле слышно ответила Морин.
— Тогда письмо несомненно от него. Я нашел его в наших семейных архивах.
— Но что в нем говорится?
— Мисс Паскаль, было бы ужасно несправедливо с моей стороны пытаться пересказать вам письмо прямо здесь, потому что у меня просто отвратительная память. Я с удовольствием покажу его вам, когда вы приедете в Лангедок. А сейчас я действительно должен идти. Я уже опаздываю. Если вам что-то понадобится, позвоните по телефону, написанному в приглашении, и спросите Ролана. Он поможет вам во всем. Абсолютно во всем, только скажите, что вам нужно.
Синклер быстро ушел, не попрощавшись. Его последним ударом была реплика, брошенная через плечо:
— Я знаю, у вас уже есть карта. Просто следуйте за Линией Магдалины.
Шаги шотландца эхом отдались в глубине церкви, когда он торопливо покинул здание, оставив Морин и Питера беспомощно смотреть друг на друга.
За ланчем в кафе на Левом берегу Морин и Питер обсудили странную встречу с Синклером. Их мнения о нем кардинально разошлись. Питер отнесся к нему подозрительно, с изрядной долей раздражения. Морин же полностью находилась в плену его обаяния.
Они решили размяться после еды, прогулявшись по Люксембургскому саду.
Семья с целым выводком шумных ребятишек наслаждалась пикником на траве, пока пара проходила мимо. Младшие дети гонялись за футбольным мячом и друг за другом, а старшие и родители подбадривали их веселыми криками. Питер остановился понаблюдать за ними, его лицо приобрело задумчивое выражение.
— Что-то не так? — спросила Морин.
— Ничего, ничего. Я просто подумал обо всех тех, кто остался дома. О моих сестрах, об их детях. Знаешь, я два года не был в Ирландии. Уже и не вспомню, сколько времени прошло с тех пор, как ты вернулась.
— На самолете это всего чуть больше часа отсюда.
— Я знаю. Поверь мне, я думал об этом. Посмотрим, как здесь пойдут дела. Если у меня будет время, возможно, я слетаю туда на несколько дней.
— Пит, я — большая девочка и вполне способна позаботиться о себе. Почему бы тебе не воспользоваться возможностью и не съездить домой?
— И оставить тебя одну в лапах Синклера? Ты с ума сошла?
Футбольный мяч, который сейчас находился в распоряжении старших детей, подкатился к Питеру. Ловко поддев его ногой, Питер отфутболил мяч обратно к детям. Помахав одобрительно кричавшим ребятам, Питер продолжил прогулку с Морин.
— Ты никогда не жалеешь о своем решении?
— О каком решении? Приехать сюда вместе с тобой?
— Нет. Стать священником.
Питер внезапно остановился, пораженный вопросом:
— Что, скажи на милость, заставило тебя спросить об этом?
— Я наблюдала за тобой сейчас. Ты любишь детей. Из тебя получился бы прекрасный отец.
Снова двинувшись с места, Питер объяснил:
— Я не жалею. У меня было призвание свыше, и я последовал ему. У меня все еще есть это призвание и, думаю, всегда будет. Я знаю, тебе всегда было трудно понять.
— И все еще трудно.
— А ты знаешь, в чем ирония?
— В чем?
— Ты — одна из причин, почему я стал священником.
Теперь настала очередь Морин остановиться, как вкопанной.
— Я? Как? Почему?
— Устаревшие законы церкви отвратили тебя от веры. Так происходит все время, и так не должно быть. А сейчас есть ордены — молодые, образованные, прогрессивные ордены — пытающиеся принести духовность в двадцать первый век и сделать веру доступной для молодых людей. Я нашел это у иезуитов, когда работал в Израиле. Они пытались изменить те самые вещи, которые тебя оттолкнули. Я хотел быть частью этого. Я хотел помочь тебе снова обрести веру. Тебе и таким, как ты.
Морин, не отрываясь, смотрела на него, борясь с непрошеными слезами, которые подступили к глазам.
— Мне просто не верится, ты никогда не рассказывал мне об этом раньше.
Питер пожал плечами:
— Ты никогда не спрашивала.
…Предсмертные страдания Исы были жестоким мучением для всех нас, но для Филиппа они стали слишком тяжкой ношей, чтобы он мог справиться с ней. Он часто кричал во сне и не хотел сказать мне почему или позволить мне помочь ему. В конце концов, я узнала правду от Варфоломея, который поведал мне, что Филипп не хочет причинить мне боль такими ужасными воспоминаниями. Но каждую ночь Филиппа преследовала мысль о предсмертной агонии Исы, о нанесенных ему ранах.