Чуть не забыл главное о Коптеве. Он был запевалой, очень любил песни “Якорь поднят, вымпел алый...”, “Тачанка”, “Хмелю, мни хмелю...”, “Ой, дубе, мий дубе...” и другие...
И снова Василий Егорович рассказывал о других товарищах, с кем воевал или встречался на трудных дорогах войны, о том, как живет теперь на пенсии. Память о друзьях, погибших на леднике, не дает ему покоя до сих пор, иногда эта боль бывает очень острой.
– ...На леднике я был ранен. После того я снова участвовал в боях, снова был тяжело ранен, долго лежал в госпиталях. Прибыл домой в 1945 году инвалидом Великой Отечественной войны второй группы. Эта группа у меня и сейчас, только чувствую я себя неважно.
Однако жизнь перебивает горечь мыслей довольно скоро и тогда Василий Егорович с юмором заключает:
– ...Когда писал вам письмо, мои дети – две дочки – одна учится в девятом классе, а другая во втором – смеялись, говоря, когда ты закончишь и закроешь свою канцелярию?
Очень был рад Василий Егорович, когда получил от нас газету с очерком о том, как жители станицы Зеленчукской и города Черкесска встретились с героями Марухского перевала. В газете был и снимок этих героев – комиссара полка, командира взвода разведки и других. Василии Егорович сразу узнал их всех, и радости его не было конца. С тех пор он переписывается с бывшим своим командиром Василием Толкачевым, и, надо думать, у них есть что сказать друг другу...
Мы отправились на соседнюю улицу, к матери Петра Коптева, Прасковье Потаповне.
Вечерело. Роса опадала на землю, и в переулке, по которому мы шли, остро пахло увядающей травой. Высокая и сухая фигура Василия Егоровича все время маячила впереди. Он шел, показывая нам и рассказывая, что вот здесь – вторая сотня села, а там вон, за кирпичным домиком, она кончается и начинается третья. Так они назывались раньше, когда еще тут запорожские казаки жили. Говоря, он то и дело оборачивался к нам, и мы видели его лицо и понимали, что думает он сейчас вовсе не о запорожцах, а о том, как встретит нас мать Петра. А она встречала нас уже у калитки, и маленькая, седая голова ее, повязанная легким платком, чуть заметно вздрагивала, и закрывались глаза от нахлынувших слез...
Не будем говорить о подробностях. Они понятны всякому, кто видел и сам испытал когда-либо человеческое горе. Каждый человек горюет по-своему, но боль его сердца понятна всем. От Прасковьи Потаповны мы пошли к родителям Михаила Послушняка и снова слушали безыскусный и искренний рассказ о том, каким хорошим мальчиком был Миша, да и старший брат его, тоже погибший на фронте, и сестра, которой тоже нет в живых. Мы долго рассматривали фотографии в пухлом альбоме, а потом Прасковья Иовна, мать Михаила, как самое дорогое и сокровенное, показала нам единственное сохранившееся письмо сына, павшего смертью храбрых на леднике. Письмо это сильно пожелтело и потерлось на сгибах – видно, не один раз читалось в этом доме.
Адресовано оно даже не матери и отцу – они в это время находились уже на оккупированной территории,– а сестре матери. Оно стоит того, чтобы привести его полностью, потому что типично и по настроению, и по мыслям для многих молодых солдат, кому на войну довелось идти прямо со школьной скамьи – не долюбив и книг не дочитав.
“Здравствуйте, родные мои – Дарья Иовна, Ефим Прокофьевич, Маруся, Ксеня и Рая. Первым долгом я вам сообщаю, что жив и здоров, того и вам желаю. И первое, что я спрошу у вас, Дарья Иовна, это почему не отвечаете вы мне на мое письмо, которое я послал три месяца назад, и вообще – знаете ли вы что-нибудь о моей матери и отце? Прошу, как можно быстрее пишите ответ, потому что давно уже я ни от кого не получал вестей и ни с кем не встречался.
Здесь хоть и красивая природа – с обеих сторон горы, на которых месяц уже лежит снег, и леса, где мы проводим занятия – но курить нечего и нет того борща, что на Украине. И вообще мне Украина ближе сердцу. Зато много тут фруктов и орехов.
Дарья Иовна, прошу вас, передайте Раисе и Марусе, что я наибольше о них скучаю и прошу, чтобы они писали мне письма почаще. Пускай напишут, на какой они работе, как протекает их жизнь, и вообще пишите много, потому что бывает скучновато: с занятий приходим в семь часов и до одиннадцати делать нечего. Если могут, пускай вышлют мне хорошие художественные книги. Еще если знаете адрес и местонахождение Штельмаха Федора Ивановича, напишите мне адрес и передайте мой красноармейский привет. Мой адрес: Полевая почта 1451, 810 стрелковый полк, взвод пеших разведчиков, получить Послушняку М.
Надеюсь, что близок уже тот час и день, когда мы пойдем в бой против озверелого немецкого фашизма, за Родину, за родную Украину, за отцов, матерей, братьев и сестер, оставшихся на произвол немецких псов-рыцарей. И разобьем фашистов дотла, как сказал товарищ Сталин.
На этом я свое письмо оканчиваю и еще раз прошу писать мне почаще. С этим до свидания, дорогие родственники.
Писал М. Послушняк. Пущено 26-го...”
А всего через несколько дней после этого письма Михаил уже шел во главе огромной колонны, двигавшейся по живописным ущельям Сванетии, рядом с Мироновым, Коптсвым и другими бойцами, шел, чтобы никогда больше не пройти ни этот путь, ни другие пути по своей прекрасной родине. Как и все его сверстники и товарищи, он понимал, что может не вернуться, но не было в душе его ни страха, пи растерянности – одна только любовь к родной земле и ненависть к ее врагам. Впрочем, все это видно из самого письма...
Весть о том, что владелец комсомольского билета, найденного на знаменитом леднике, бывший житель села Казанки, что и другие юноши этого села воевали и погибли на леднике, разнеслась буквально с быстротой молнии. Ранним утром, когда мы подходили к Дому культуры, где был назначен митинг, там уже толпился народ. Миронова тут, конечно, знали давно, но теперь как бы узнавали заново н расступались перед ним, а дети здоровались особенно почтительно. Ведь этот человек, с кем они встречались чуть ни ежедневно, беседовали о самых будничных вещах, есть один из очень немногих свидетелей и участников страшной войны в юрах.
Довольно обширный зал был переполнен. Все, кто могли прийти в это утро, освободившись от хозяйственных дел, пришли. Люди сидели на стульях, скамьях, стояли плотно в проходах. Поначалу было шумно, детям в особенности плохо сиделось на месте, но когда на сцену медленно поднялись три старых женщины в черном траурном одеянии, стало так тихо, что явственно услышался шорох деревьев за окном. Так скорбным молчанием люди выразили свое уважение к матерям героев и словно попросили разделить их личную печаль на всех, кто тут собрались. И матери поняли это, потому что вдруг поклонились залу и тихо промолвили:
– Спасибо...
Не было на митинге ни традиционного председательствующего с длинной речью, ни толчеи выступающих. Да никто и не готовился выступать. Просто один из ветеранов войны предоставил слово Василию Егоровичу Миронову, и тот рассказал, что мы уже знаем. Потом старенькая учительница вспомнила маленького мальчика Петю, который неплохо учился, как все дети – играл в разные игры. Его, пожалуй, нельзя тогда было отличить от других. Но вот что особо запомнилось: каждый раз, когда учительнице надо было идти домой (а жила она далеко от школы, на квартире), к ней подходил Петя и говорил:
– Я провожу вас, а то на том краю собаки злые.
– А ты разве не боишься их?– спросила учительница.
– А я ничего не боюсь,– сказал Петя, н когда учительница с удивлением и леткой улыбкой взглянула на него, он повторил, не отводя глаз:– Честное слово, не боюсь.
С тех пор оп провожал учительницу часто и в любую погоду, но много лет протекло, прежде чем она окончательно узнала о смелости и благородстве своего ученика...
Мы рассказали, как были обнаружены останки погибших воинов и расшифрованы документы, двадцать лет пролежавшие во льду. А после слово предоставили матерям. Одна за другой они поднимались и говорили. Очень тихо. И очень медленно. Никогда в жизни не приходилось им выступать, да еще на таком собрании, да когда столько народу, да о сыновьях своих повернувшихся. Снова была мертвая тишина в зале. Шелестели старые акации за окнами, солнечные лучи вспыхивали по залу то там, то здесь, и, казалось, по мере рассказа, незримо появлялись среди мальчишек, сидящих в первых рядах, и Петр Коптев, и Михаил Послушняк, и Иван Баранчук. Ведь они были мальчишками когда-то и почти мальчиками ушли на великую войну.