Даша развела руками.
— Что ж, если вы так считаете… Но что он сможет сделать, если к нам вломятся бандиты… Или, наоборот, придут с обыском, и начнут вопросы задавать, а я не буду знать, как отвечать, чтобы невольно не придать отца…
— Как ты можешь его предать, если он не сделал ничего плохого? возразил Юрка.
Даша рукой махнула.
— Сам понимаешь, о чем я…
Да, друзья понимали, хотя это было понимание, идущее «из нутра», которое четко, в словах, они, наверно, не очень сумели бы объяснить. Если пытаться изложить это, глядя из нынешнего времени, больше четверти века спустя, опираясь на весь пережитый и накопленный опыт и на то осознание минувшей эпохи их детства, которое пришло к ребятам, когда они стали взрослыми, то можно было бы объяснить приблизительно так: «профессор Плейшнер» явно был иностранцем, а в те времена любые не разрешенные сверху контакты советских людей с иностранцами рассматривались чуть ли не как преступление. Мол, мало ли какую идеологическую заразу эти иностранцы занесут и мало ли о чем порасскажут, насчет западной жизни. «Железный занавес» на то и назывался «железным». (Здесь отец заржал, замахал руками и сказал: «А хитрый Юлиан Семенов… Знаешь, какую фразочку он загнул в романе о том, как Штирлицу поручили помешать Китаю создать атомную бомбу мы потом все-таки прочли этот роман? Штирлиц там говорит: „Китайское руководство хочет возвести вокруг страны железный занавес, но это ведь чепуха! Железный занавес может существовать только до тех пор, пока у китайского народа мало радиоприемников.“ С каким удовольствием мы ловили тогда подобные примочки!») Дашин отец осуществлял эти контакты явно втихаря — и это при том, что он, по меньшей мере, был связан с закрытыми учреждениями ЦК, то есть для него такие контакты были преступлением вдвойне! И если даже он руководствовался самыми хорошими намерениями и цель у него была самая благая — на пользу стране, ему бывсе равно не поздоровилось.
— Вот Седой и надоумит, как надо отвечать, если будут спрашивать, сказал Ленька. — Кто за ним побежит?
— Ты беги, — сказал Юрка. — Вы с ним как-то лучше всего контачите.
— Да, лучше всего тебе за ним сгонять, — поддержал Димка.
— Тогда я помчался, — сказал Ленька. — Постараюсь найти его как можно быстрее.
И он помчался во весь опор — прохожие только удивленно оглядывались. До своего квартала он добрался за рекордное время — пятнадцать минут. Чемпион мира по бегу позавидовал бы. Правда, там ему пришлось остановиться и отдышаться, и кое-как утереть совсем застилавший глаза пот.
После чего он отправился выглядывать Седого — которого, как было сказано в начале повести, ещё называли Принцем, и который действительно был принцем волшебного королевства в несколько кварталов: принцем, уважаемым и где-нибудь в тридесятом королевстве, аж за Проломным проездом или за Ленинской Слободой.
Седого он нашел в беседке, в соседнем дворе. Держа в руках воображаемую гитару, Седой напевал компании из двух парней и трех девиц:
— Поняли? — спросил он. — Тут вот такой аккорд берешь, ну, представляешь, как бы там-ты-рым-пам! — и он пропел дальше, с задушевной такой интонацией:
— Привет, Ленька! — прервал он пение. — Чего тебе?
— Можно тебя на секунду? — сказал Ленька. — Разговор есть.
— Разговор или проблема? — прищурился Седой.
— Проблема, — чуть замявшись, сказал Ленька.
— Так! — Седой не вышел из беседки через вход, а легко перемахнул через перила. Повернувшись к компании, он помахал всем рукой. — Если задержусь, не ждите меня! У этих пацанов быстрых проблем не бывает!
К тому времени Седому уже исполнилось шестнадцать лет, он учился не в дневной школе, а в вечерней, для рабочей молодежи, днем слесарил на заводе и старался держаться посолидней. Но как он ни сдерживал себя — то и дело из него фонтанировала легкая, как шампанским кружащая голову, удаль.
— Так во что вы опять вляпались? — спросил он, отходя с Ленькой подальше, чтобы их никто не слышал.
— Долго рассказывать, — ответил Ленька. — В общем… в Штирлица. И, знаешь, Седой, похоже, на этот раз мы вляпались ещё серьезней, чем в предыдущие разы.