Игнорируя ласки приемной матери, Беатрис мрачно посмотрела на нее и — с еле сдерживаемым гневом — прошептала:
— Клянусь, что когда-нибудь ты заплатишь своей кровью за мои страдания.
Монастырь Лас-Карбонерас
Мадрид. 1751 год
12 декабря
— Как я вам уже говорила, Беатрис, похоже, постепенно привыкает к нашей святой обители. Тем не менее, помня о ваших рекомендациях, я ее изолировала, то есть не позволяю ей общаться с другими сестрами. Мы не даем ей каких-либо предметов, которыми она могла бы нанести себе вред, и связываем ей руки — но только тогда, когда она выходит на прогулку. Подобные меры предосторожности, как мы считаем, необходимы для того, чтобы избежать повторения стычек, происшедших по ее вине после ее прибытия сюда: она поранила руку одной из наших сестер, когда мы принимали пищу в трапезной. За исключением упомянутых ограничений, мы стараемся делать все возможное, чтобы ей здесь было хорошо. На этой неделе мы дали ей новые книги, и она их с большим удовольствием читает, а еще те картины, которые вы привезли нам в прошлый раз.
Настоятельница с явным состраданием посмотрела на опечаленные лица красивой графини де Бенавенте и ее подруги Марии Эмилии Сальвадорес. Эти две женщины вот уже два месяца приезжали каждый вторник и четверг в монастырь, чтобы поинтересоваться физическим и психическим состоянием Беатрис.
— Мне трудно даже представить, что такая хрупкая и изящная девушка, как она, могла совершить подобные бесчинства.
В силу своего почтенного возраста и склонности к философским размышлениям сестра Бегонья была женщиной кроткой и добросердечной.
— Сегодня исполняется пять лет со дня смерти ее матери — тот день, в общем-то, и стал началом ее безумия. А она обо мне не спрашивала?
Фаустина все никак не могла поверить в то, что у ее приемной дочери психическое расстройство, — а тем более она не могла смириться с этим. Она понимала, что разлука с Беатрис и в самом деле необходима, но очень страдала из-за того, что ничем не может помочь этой бедняжке. Она не хотела даже вспоминать о том, что Беатрис едва не лишила ее жизни и что она грозила сделать это в будущем, потому что любовь Фаустины к своей приемной дочери оказалась сильнее всех причиненных ей этой девушкой страданий.
— К сожалению, нет. Она почти не разговаривает, а если и произносит какие-то слова, то обычно просто зовет Амалию. Я вам об этом уже рассказывала.
Мария Эмилия с состраданием посмотрела на Фаустину и ласково сжала ее руку, чтобы хоть как-то подбодрить подругу.
Амалию ждала еще более суровая судьба, чем ее бывшую хозяйку. Цыганку упрятали в тюрьму — так же как ее отца и дядю, — и теперь только ее одну обвиняли в убийстве графини де Вальмохады и священника Парехаса. Связи маркиза де ла Энсенады и усилия уже оправившегося от ран Тревелеса помогли исключить из этого уголовного дела Беатрис, а вот цыганку никто защищать не собирался. Психическое состояние Беатрис позволило не привлекать ее к ответственности за эти два преступления, и ее лишь в принудительном порядке поместили в монастырь — с надеждой, что она когда-нибудь выздоровеет.
— А мы можем на нее взглянуть? — спросила Фаустина, хотя и была уверена, что ей откажут.
— Как вы знаете, это не разрешено, но я вам настолько сочувствую, что сегодня отведу вас к ее келье. И вы сможете взглянуть на нее через маленькое окошечко.
— Вы так добры… — Фаустина с благодарностью улыбнулась.
— Спасибо вам, — добавила Мария Эмилия.
Раны на руках и ногах Фаустины уже почти зажили, однако при ходьбе ей приходилось опираться на трость.
Пока они шли по крытой галерее и затем по длинным коридорам, ведущим к кельям монахинь-затворниц, сестра Бегонья рассказывала о работе, выполняемой в этом монастыре, который, как и многие другие монастыри, жил не только за счет пожертвований, но и за счет труда его обитателей. Здесь изготавливали изысканные кондитерские изделия, пользовавшиеся спросом во всем Мадриде. Сестра Бегонья пообещала своим гостьям, что перед уходом даст им коробку пирожных, и Фаустина с Марией Эмилией с восторженным видом стали благодарить настоятельницу, однако их восторженность была вызвана скорее щедростью сестры Бегоньи, чем желанием попробовать пирожные, потому что уже никакие сладости не могли смягчить горечь, поселившуюся в их сердцах.
Фаустина никак не могла примириться с таким резким изменением в поведении своей приемной дочери. Ее природная доброта мешала ей понять, как Беатрис могла совершенно хладнокровно убить двоих хорошо знакомых ей людей и после этого не только не раскаяться, но и даже угрожать убить свою приемную мать. Фаустина не раз разговаривала об этом с Марией Эмилией, но той так и не удалось ей это объяснить. Хотя Мария Эмилия и рассказывала своей подруге о негативном влиянии на человеческую волю такого сильного чувства, как жажда мести, которая, несомненно, была доминирующим мотивом при совершении Беатрис этих преступлений, и признавалась, что и сама испытывала подобное чувство в самые критические моменты своей жизни, Фаустина так и не смогла принять эти объяснения.