Лепков рассказал, что Хромой Филин разбил свой партизанский отряд на четыре большие группы, которые действуют в разных районах. Во главе каждой группы свой командир, подчиняющийся Храмцову. Лазутчик попал в самую небольшую группу, которой командовал лично Филин. Группы почти не общались одна с другой — так постановил Храмцов, это гарантировало весь отряд от провала. Командир и его ближайшие помощники регулярно встречались с партизанами остальных групп, проводили совещания, но совместных операций в бытность Лепкова ни разу не проводили. Немцы считали, что действует один отряд, и поражались, как Хромой Филин ухитряется почти одновременно наносить удары по объектам в разных районах.
Группы часто меняли свои лагеря, каждая располагала запасными базами. Лепкову не довелось побывать в других группах, больше того — увидеть хотя бы одного партизана оттуда. Конечно, к Филину приходили связные, но встречи происходили не на территории лагеря.
Разделил Храмцов отряд на четыре группы еще и потому, что в этой местности было сосредоточено много немецких войск и большой отряд скорее был бы обнаружен. А мобильные, подвижные группы — в них было по сорок — шестьдесят человек — успешно выполняли свои задачи, сея среди немцев хаос и панику.
И в этот раз Филин со своей немногочисленной группой собирался совершить дерзкое нападение на танковую часть, расположившуюся в поселке Клины. Партизаны заготовили вдоволь бутылок с зажигательной смесью, противотанковых гранат…
Ранним июльским утром каратели обложили со всех сторон лагерь Храмцова. Прикинувшись раненным, Лепков, волоча ногу, вышел к сторожевому посту, часовой его узнал, подошел ближе, чтобы помочь, и был убит финкой, спрятанной в рукаве провокатора.
Партизан захватили врасплох, и все же Храмцов попытался вывести своих людей к Мертвому озеру, — за ним находилось непроходимое болото, очевидно, командир надеялся уйти через него, он знал потайную тропу. У Мертвого озера разыгрался последний жестокий бой, и группа Филина перестала существовать. Не ушел ни один. С презрением и ненавистью смотрели оставшиеся в живых партизаны на предателя Лепкова. А тот, сидя рядом с Гриваковым на поваленной сосне, обмакнувшей свои ветви в озеро, пил самогон и закусывал тушенкой. Настроение у него было прекрасное, он видел, что его начальник доволен, да и изрядная сумма за предательство причиталась и ему, Лепкову. А эти люди, что на берегу, уже покойники. Никто из них не останется живым и ничего никогда не расскажет… Как и «граф», Лепков поначалу верил, что фашисты свергнут Советскую власть, и из кожи лез вон, чтобы выслужиться перед новыми хозяевами.
Ломая кусты, к берегу с ревом приблизилась грузовая, крытая брезентом машина, из нее высыпали немецкие солдаты и стали сгружать большую деревянную лодку, сбрасывать пудовые камни, из кабины поспешно выбрался толстый оберштурмфюрер Рудольф Барк. Начальник тайной полевой полиции улыбался и еще издали раскрыл объятия проворно вскочившему Гривакову.
— Поздравляю, дорогой граф! Я представлю тебя к Железному кресту! — по-русски воскликнул он. — Ты есть большой молодец! Штандартенфюрер тоже поздравляет тебя!
— А это… — Гриваков сделал красноречивый жест пальцами.
— О да-да! Награда есть твоя, граф! А лично от меня — бутылка лучший французский коньяк!
Хмельной от радости и вина, Гриваков отобрал двух карателей для совершения казни. Лодку уже спустили на воду, нагрузили камнями, на корму положили бухту черного кабеля. Затолкнув в нее двух партизан, палачи стали обвязывать камни кабелем.
— Погодите! — крикнул своим Гриваков. — Они ведь потом, когда их раздует, всплывут.
Каратели недоуменно смотрели на него, один из них уже сидел за веслами, второй возился с камнем и кабелем. Партизаны молча сидели на дне лодки, В глазах — ненависть и смертная тоска. Никто из отряда Храмцова не запросил пощады, не проявил малодушия.
— Надо кишки им, гадам, выпустить — тогда не всплывут, — осенило Гривакова.
Каратель, привязывавший кабель к камню, вылез из лодки.
— Я не могу, — пробурчал он, отходя в сторону.
«Граф» метнул на него свирепый взгляд, но ничего не сказал, он с ним потом потолкует…
— Кто их выпотрошит, тому бутылка шнапсу и банка тушенки, — заявил Гриваков. — За каждого казненного!
Каратели мялись на берегу, бросали исподлобья хмурые взгляды на своего начальника. Даже им, привычным к казням, стало не по себе от этой чудовищной затеи «графа».