— Вы, конечно, извините меня, что я развлек себя музыкой в ваше отсутствие. Этот ящик, миледи, единственный старый друг, оставшийся у меня. Божественный Моцарт, царь всех композиторов, какие только жили на свете, собственноручно подарил его моему брату еще в то время, когда Макс учился в музыкальной школе в Вене. С тех пор как моя племянница оставила меня в Корнуэлле, у меня не доставало духу послушать Моцарта в этом ящике. Теперь, когда вы делаете меня счастливым человеком, я опять жажду послушать эти тоненькие звуки, которые до сих пор так отрадно отдаются в моем сердце. Но довольно толковать о нем, — заключил старик, пряча ящик в кожаный футляр, который Розамонда заметила на нем еще в Портдженской башне. — Позвольте мне скорее узнать, видели ли вы доктора и что он сказал вам?
Розамонда рассказала весь разговор, бывший между ее мужем и доктором. Потом, после предварительных предостережений, она стала объяснять старику, как должно объявить тайну его племяннице. Она сказала ему, что обстоятельства этого дела должны быть сначала высказаны не как действительно случившиеся, но только как могущие случиться. Она научила его, какие слова он должен был говорить, как незаметно он мог перейти от предположения к объяснению дела, как действительно случившегося, и больше всего просила его постоянно напоминать Саре, что открытие тайны не произвело никакого неблагоприятного чувства и неудовольствия на нее в сердцах людей, которых это открытие касалось.
Дядя Джозеф все слушал с невозмутимым вниманием, потом встал с места, пристально посмотрел на нее и открыл в глазах ее выражение беспокойства и сомнения, которое он справедливо отнес на свой счет.
— Не хотите ли, чтоб я удостоверил вас, что не забыл ни одного вашего слова? — спросил он. — Правда, я не умею сочинять и изобретать, но я хорошо умею понимать, особенно когда дело идет о Саре. Послушайте меня, пожалуйста, и посмотрите, могу ли я в точности исполнять все указания?
Стоя перед Розамондой в какой-то странной и трогательной позе, которая напоминала давно прошедшие дни его детства, когда он говорил урок на коленях матери, старик повторил все, что ему говорила Розамонда, с начала до конца и с буквальною точностью.
— Все ли я упомнил? — спросил он, кончив. — И могу ли я теперь идти и передать Саре добрую весть?
Розамонда, однако, остановила его и стала советоваться с мужем о том, как лучше и удобнее объявить Саре о присутствии их в Лондоне. Подумав немного, Леонард сказал жене, что всего лучше взять документ, который был составлен в это же утро адвокатом, и на обороте его написать несколько строк с просьбою к мистрисс Джазеф прочесть это свидетельство и подписать его, если она признает все написанное в нем верным. Когда это было сделано, то Леонард велел отдать бумагу старику и сказал ему:
— Когда вы объявите тайну вашей племяннице и дадите ей время прийти в себя, то если она будет спрашивать обо мне и о моей жене, дайте ей в ответ эту бумагу и попросите прочесть ее. Захочет ли она подписать или нет, во всяком случае она, конечно, спросит вас, откуда вы взяли этот документ. Тогда вы отвечайте ей, что получили его от мистрисс Фрэнклэнд, не забудьте слова «получили», чтобы она могла сначала подумать, что он вам прислан из Портдженны по почте. Если вы увидите, что она подписывает свидетельство и не слишком взволнована этим, то также постепенно объясните ей, что жена моя собственноручно отдала вам документ и что она теперь в Лондоне.
— И с большим нетерпением ожидает свидания с нею, — прибавила Розамонда. — Вы, ничего не забывающий, не забудете, конечно, и этих слов?
При такой похвале его памяти дядя Джозеф покраснел от удовольствия, как будто он и в самом деле был снова школьником. Давши слово оправдать доверенность, которую возлагали на него, и не обещая вернуться до вечера, он вышел, полный светлой надежды.
Глава XXV
РАССКАЗ О БЫЛОМ
Прошло послеобеденное время, наступил вечер, а дядя Джозеф не показывался. Около семи часов кормилица позвала Розамонду, сказав ей, что дитя проснулся и капризничает. Молодая женщина успокоила и принесла его в гостиную, отпустив кормилицу погулять.
— Я не могу быть без тебя, Лэнни, в такое неспокойное время — сказала она. — Поэтому я принесла сюда ребенка. Он, кажется, не будет больше кричать, а ухаживание за ним много облегчает мое беспокойство.