Дядя Джозеф тяжело вздохнул и перестал говорить на несколько минут. Ничей голос не нарушал этого торжественного молчания. Слышалось только легкое дыхание ребенка, спавшего на руках у матери.
— Это был весь ответ ее, — повторил старик, — и мистрисс, выслушав его, несколько времени не говорила ни слова, но пристально глядела в лицо ее и становилась бледнее и бледнее, пока, наконец, яркий румянец не покрыл ее щек. «Нет, — прошептала она, — я всегда буду твоим другом. Оставайся в этом доме, поступай, как только хочешь и как я позволяю тебе, а остальное все предоставь мне». После этих слов она стала ходить взад и вперед по комнате, все быстрее и быстрее, пока не стала задыхаться. Тогда она сильно позвонила в колокольчик и, громко крикнув в дверь: «Лошадей! Я еду со двора!», снова обратилась к Саре и сказала: «Дай мне мою амазонку. Успокойся, бедное создание! Клянусь жизнью и честью, я спасу тебя. А теперь — амазонку! Мне нужен свежий воздух». И она понеслась во всю прыть и галопировала до того, что лошадь ее выбилась из сил, а грум[14] начал думать, что она помешалась. Приехав домой, мистрисс не чувствовала усталости. Целый вечер она все ходила по комнате и по временам, садясь за фортепиано, издавала нестройные, дикие звуки. В постели она тоже не могла оставаться и несколько раз в продолжение ночи ходила в комнату Сары, чтобы посмотреть на нее и снова сказать: «Поступай, как сама хочешь и как я позволяю тебе, а остальное все предоставь мне». Утром она встала бледная и спокойная и сказала Саре: «Ни слова больше о том, что случилось вчера, ни слова до тех пор, пока не настанет время, когда ты будешь бояться взгляда каждого постороннего человека. Тогда я снова заговорю. А до того пусть все идет между нами так, как шло до вчерашнего дня, когда я спросила тебя, а ты мне открыла истину». Два или три месяца после этого, право, не припомню хорошенько, мистрисс, однажды утром, приказала заложить карету и поехала одна в Трэро. Вечером она вернулась с двумя широкими, плоскими корзинами. На крышке одной из них карточка с буквами: С. Л., на другой — тоже карточка и буквы: Р. Т. Корзины были внесены в комнату мистрисс, потом она позвала Сару и сказала ей: «Открой эту корзину с надписью: С. Л., потому что это начальные буквы твоего имени, и все вещи в ней принадлежат тебе». В корзине лежали, во-первых, ящик, в котором оказалась черная кружевная шляпка, тонкая, темная шаль, черная шелковая материя на платье, белье, простыни из самого тонкого полотна. — «Возьми это и сшей себе, — сказала мистрисс. — Ты настолько ниже меня ростом, что гораздо удобнее сшить новое платье, чем переделать из моих старых». «Но к чему все это?» — спросила Сара в удивлении. «Ты не должна меня спрашивать, — отвечала мистрисс. — Помни, что я говорила: предоставь мне все устроить». Тут она вышла, между тем как Сара принялась шить; потом послала за доктором. На вопрос его — что с нею — она отвечала, что чувствует что-то очень странное и болезнь свою приписывает действию влажного воздуха Корнуэлля. Несколько раз приезжал доктор после и все получал один и тот же ответ. В это время Сара окончила работу. Тогда мистрисс сказала ей: «Теперь приступим к другой корзине, с надписью: Р. Т., потому что это начальные буквы моего имени и вещи, лежащие в ней, принадлежат мне». В корзине опять оказался ящик, а в нем — простая, черная соломенная шляпка, толстая, грубая шаль, платье из простой черной материи, потом белье и простыни из полотна второго разбора. «Надень это на меня, — сказала мистрисс. — Без вопросов! Ты уже сделала то, что я тебе велела; сделай же это и теперь, или ты погибшая женщина!» Потом она примеряла все платье, посмотрелась в зеркало, засмеялась диким и отчаянным смехом и спросила: «А ведь я удивительно похожа на хорошую, приличную горничную! Да и то сказать: я так часто играла эти роли на сцене!» После этого, снова раздевшись, она велела новую свою одежду уложить в один чемодан, а ту, которую Сара сшила для себя, — в другой. «Доктор, — сказала мистрисс, — велит мне ехать из этого влажного климата в другое место, где воздух свеж и сух». И она снова захохотала тем же самым смехом. В это время Сара начала укладывать вещи и, убирая со стола разные безделки, взяла, между прочим, брошку с портретом капитана. Увидевши ее, мистрисс страшно побледнела, задрожала, схватила брошку и поспешно заперла ее в стол. «Это я оставлю здесь», — сказала она, повернулась и быстро вышла из комнаты. Теперь, конечно, вы догадываетесь, что задумала сделать мистрисс Тревертон?