Гендерсон решил не рассказывать проповеднику, что говорила машина. Но это надо было прекратить.
— Отец Уинтон!
Проповедник наклонился и благосклонно взглянул на него.
— В чем дело, сын мой? — Он был моложе инженера, смугл, сосредоточен и уверен в своей правоте.
— Сын мой, — сказал машинный переводчик своим голосом приглушенного грома. Звуки прокатились и отразились слабым эхом от ближних лесов, и туземцы уставились на Гендерсона.
Гендерсон пробормотал ругательство. Туземцы будут считать его сыном Уинтона! Проповедник не знал, что это может значить.
— Не бранитесь, — мягко произнес Уинтон. — В чем дело, Гарри?
— Простите, — извинился Гендерсон, опираясь руками о край ящика. — Выключите его, хорошо?
— Хорошо, — прогремела машина. Проповедник выключил ее.
— Да, — произнес он, подаваясь вперед. Он был одет по-старомодному: в обтянутые темно-серые штаны и черную рубашку. Гендерсон ощутил смутную неловкость за свои шорты и открытую волосатую грудь.
— Отец, неужели вы думаете, что поступаете правильно, проповедуя этим людям? Переводчик еще не закончен, а о них мы еще ничего не знаем. Антропологи никогда не заговаривают с туземцем о его обычаях, пока не изучат его племени и образа жизни на протяжении двух-трех поколений. Я хочу сказать — вы чересчур спешите. Еще рано давать им советы.
— Я пришел, чтобы дать им совет, — мягко возразил Уинтон. — Им нужна моя духовная помощь. Антропологи приходят наблюдать. Они не вмешиваются в то, что наблюдают, так как тогда оно изменилось бы. Но я здесь не для наблюдений, а для помощи. Почему я должен ждать?
Уинтон был весьма искусен в силлогистической логике. Он всегда ухитрялся повернуть дело так, что оказывался логически прав, хотя Гендерсон был уверен, что он почти всегда полностью ошибается. Сейчас, как бывало уже нередко, Гендерсон увидел, что не в состоянии возразить.
— Откуда вы знаете, что им нужна помощь? — неуверенно спросил он. — Может быть, они живут так, как надо.
— Полноте, — возразил проповедник, обводя рукой весь зеленый простор горизонта. — Это просто дикари, не ангелы. Я уверен, что они пожирают друг друга, или истязают, или совершают человеческие жертвоприношения.
— Человеческие жертвоприношения, — пробормотал Гендерсон.
Слух у Уинтона был чуткий.
— Не играйте словами. Вы знаете, что у них должны быть те или иные гнусные дикарские обычаи. Дикари на Земле обычно справляют оргии и жертвоприношения весной. Здесь сейчас весна. Великий Предначертатель, вероятно, привел нас сюда вовремя, чтобы помешать им.
— Ой, — сказал Гендерсон и отвернулся, чтобы утереть себе лоб сгибом запястья. Его пассажир намеревался помешать весеннему обряду, приносящему земле плодородие. Если такие обряды у здешних туземцев есть, — а это вполне возможно, — то они должны верить, что подобный обряд обеспечивает земле урожайность, или солнцу силу, или посевам рост, или рыбе обилие. Они должны верить, что без обряда лето никогда не вернется и они погибнут от голода. Если Уинтон вмешается, они захотят убить его.
Уинтон следил за ним, недовольный мелодраматизмом его жеста.
Гендерсон снова повернулся к нему, стараясь объясниться.
— Отец, уверяю вас, вмешиваться опасно. Давайте вернемся и сообщим об этой планете, и пусть правительство пришлет сюда разведочный корабль. Если ученые прилетят сюда и найдут, что мы вмешивались в обычаи туземцев, не ожидая советов, — они сочтут это преступлением. Нас будут протаскивать в научных журналах. Мы будем отвечать за всякий ущерб, понесенный туземцами.
Проповедник вспыхнул:
— Не думаете ли вы, что я трус, боящийся гнева безбожников? — Он снова взмахнул рукой, охватывая этим весь горизонт планеты вокруг них. — Не думаете ли вы, что мы попали сюда случайно? Великий Предначертатель прислал меня сюда намеренно. Я ответственен перед ним, а не перед вами или перед вашими друзьями-учеными. Я исполню его намерение. — Он подался вперед, впиваясь в Гендерсона темным, фанатическим взглядом. — Ступайте оплакивать свою репутацию куда-нибудь в другое место!
Гендерсон отступил, разглядывая своего пассажира, и ему показалось, словно у того вдруг выросли когти и зубы. Уинтон оставался прежним — сосредоточенным, темноволосым молодым человеком в темно-серых штанах и черной рубашке, сидящим, скрестив ноги, на большом ящике, — но теперь он выглядел как-то первобытно, словно доисторический жрец на своем алтаре.
— Антропология не любит ничего такого, — произнес Гендерсон.
Уинтон сверкнул на него глазами с высоты пятифутового ящика плюс еще 3 фута своего сидячего роста.
— Но вы ведь не антрополог, Гарри? Вы механик, инженер.
— Это верно, — согласился Гендерсон, ненавидя его за этот силлогизм.
Уинтон произнес кротко:
— Тогда почему вы не возвращаетесь на корабль к своим механизмам?
— Будут неприятности, — мягко сказал Гендерсон.
— К неприятностям я готов, — ответил достопочтенный Уинтон так же мягко. Он достал из своей сумки большой старинный револьвер и положил его на колено.
Дуло револьвера глядело куда-то посредине между инженером и туземцами.
Гендерсон пожал плечами и направился обратно к лестнице.
— Что он сделал? — Чарли с чашкой кофе в свободной руке заканчивал проверку регуляторов горючего.
Сердито и молча Гарри прорезал пластикатовую оболочку. Он сорвал с себя тонкую пленку, смял ее в комок и бросил в мусоросборник.
— Он сказал, чтобы я занимался своими делами. Так я и поступлю.
Выразительный голос проповедника зазвучал снова, и время от времени машинный переводчик произносил слова на местном наречии; это звучало, как низкий удар гонга.
— Переводчик включен, — заметил Чарли.
— Пускай. Уинтон не знает, что он говорит. — Гендерсон мрачно повернулся к книжному шкафу и вытащил книгу под заглавием «Руководство к наблюдению и поведению на других планетах, с примерами».
— А что он говорит?
— Почти ничего. Из всей длинной речи этого червяка он перевел только «Я — жизнь — путь».
Улыбка младшего инженера исчезла. Для других этого бывало достаточно.
— Так Уинтон не знает, что говорит ящик?
— Он думает, что ящик повторяет все его речи. А сам разводит обычную свою ахинею.
— Надо прекратить это! — Чарли начал подниматься по лестнице.
Гендерсон пожал плечами:
— Так поди и скажи ему, что переводчик не действует. Мне надо было бы самому сказать ему это. Но если сейчас я подойду к нему близко, я его задушу!
Чарли вернулся вскоре, ухмыляясь.
— Все в порядке. Туземцы боятся Уинтона, а ящик им нравится, и они думают, вероятно, что ящик говорит сам по себе, а Уинтон только лопочет что-то бессмысленное.
— Это так и есть, — кисло произнес Гендерсон. — Они правы.
— Ты вроде как не любишь его. — Чарли начал разыскивать в шкафу второй экземпляр справочника для разведочных групп. — Но я понимаю, о чем ты думаешь. Как бы то ни было, я сказал Уинтону, что он производит на туземцев плохое впечатление. Это затормозило его. Затормозило начисто. Он сказал, что отложит проповеди на недельку и будет изучать туземцев. Но сказал еще, что мы должны наладить машину и чтобы она переводила все его слова. — Чарли повернулся, улыбаясь, с книгой в руке. — Так что время у нас есть.
— Время для чего? проворчал Гендерсон, не поднимая глаз от своего справочника. — Уж не думаешь ли ты, что мы можем переубедить Уинтона? Этот болван считает, что вмешиваться в чужую жизнь — его священный долг. А попробуй-ка отговорить какого-нибудь болвана от его священного долга! Он готов вмешаться в пиршество людоедов! Надеюсь, что он вмешается. Надеюсь, что они съедят его!
— Свинья, — пробормотал Чарли, на мгновение отвлекшийся картинкой. — Для человека она вкусна, для здешних дикарей наверняка покажется невкусной: это разные породы.