Лицо отца не то, чтобы потемнело, а стало чёрным. Я уже пожалела, что подняла этот вопрос. Но обратно ничего не засунешь.
- Ну если тебе тяжело говорить, то не надо, - я коснулась его руки. – Он вздрогнул. Снова потянулся к стакану, выпил.
- Это и есть моё самое большое наказание, - глухо сказал он. – Ради него я остался с Ленкой. Это ведь я к нему по ночам вставал, укачивал, молочком поил из бутылочки. – Ленка не вставала. А я любил эти бессонные ночи. Возьму Илюшку на руки и выйду в сад, чтобы в доме никого не беспокоить. Тогда ещё родители мои были живы, а малыш так орал, что в соседних домах просыпались. Вот, пойдём мы с ним на кухню, я ему бутылочку подогрею, а себе вина налью белого чуток. Выходим мы в сад, а ночи такие прекрасные. Прохладно, звёзды того гляди на голову упадут. Сядем на скамейку, я ему песенку спою. Мне медведь на ухо наступил, но Илюшке нравилось. Детям ведь главное, любовь родительская и тепло от груди, к которой прижимаешь. Пусть даже не материнская, а молочко у нас от неё имелось. Вот и сидим мы так часов до двух, пока он не уснёт. Тогда мы по кроваткам. Вставать-то рано приходилось, я на стройке работал. Опять же первым вставал, перепелёнывал его и Ленке уже к груди подсовывал, а сам на работу. Голова гудит от недосыпания, а как на Илюху посмотришь, такого розовенького, сразу легче становится. Потом он подрос, я ему велосипед купил, мы по улицам катались. Я гордый такой, папашка. Иду, девушки на меня посматривают, я им улыбнусь и к сынишке. Три годика ему было, когда его забрали. Ещё даже нагрешить не успел, в школу не пошёл, девочку не поцеловал. Я тогда часто задавал вопрос: за что? Я ведь всем ради него пожертвовал, а его отняли. Любил, наверно, сильно. А в книжках умных пишут: отнимают всегда самое дорогое, к чему привязываешься. С тех пор я и не привязываюсь ни к кому. Разве что к тебе, - отец посмотрел на меня, - по щеке у него ползла слеза. Он смахнул её рукой. – И вот, пожалуйста: уже покушаются, - он погрозил в пустоту пальцем. - Но я не позволю тебя отнять, Авдотья. Я дедушкой хочу стать. Может, у тебя сынок будет. Мы с ним будем по набережной на велосипеде кататься и в футбол играть.
- Сынок и будет, ты не сомневайся, - поспешно сказала я, вытирая слёзы. – Я УЗИ недавно сделала.
- Не доверяю я им, но мне тоже кажется, что у тебя мальчик будет. И ещё я думаю: может, если есть переселение душ, то это душа моего Илюшки придёт, чтобы меня утешить. Он такой славный был мальчуган. И ушёл легко, никого не измучал. Расскажу тебе потом как-нибудь.
Мы долго молчали. Мне хотелось отцу пообещать, что сынишку Илюшкой назовём, а потом я вспомнила, что нехорошо называть в честь кого-то: судьбу можно унаследовать. Может, мне, как и маман, имя сверху нашепчут?!
- Так что я решил, что наш разговор с Ленкой – это знак свыше, - продолжил отец после долгого молчания. - Я даже вещи уже собрал. У товарища пока поживу, он в командировку уезжает, ему за огородом некому присмотреть. А они пусть тут как хотят. Ведь бабы, а обеда не сварят, всё на мне. А мне это, знаешь, где?!
Я призадумалась: вот это кризис старшего возраста самый настоящий.
- Ну а заниматься чем будешь? Может, у тебя профессия есть? – осторожно спросила я. – Ты же дома не сможешь сидеть.
- Дома с ума сойду. Может, ты это, меня программированию научишь?
- А как у тебя в школе с математикой было?
- Ну трояк.
- А высшую математику изучал?
- Где?
- В универе.
- Какой универ, дочка?! У меня как у Хазанова: кулинарное училище. Зачем в Сочи математика? Если тут деньги на отдыхающих делаются за сезон. Зимой только пьём и проедаем заработанное. Был у меня шанс уехать в Москву с Ликой… Эх, - отец снова потянулся к стакану.
- Пап, ты не грусти, а? Мама она вон себя нашла, праздники организовывать. И так хорошо у неё получается. Может, ты тоже что-то такое придумаешь.
- Знаешь, я подустал от людей. На стройку тоже не хочется. Программирование не моё.
- Программированию надо учиться пару лет и постоянно быть в тренде. Всё меняется. Тем более, ты с математикой не дружил.
- Забудь, - отец махнул рукой и снова философски посмотрел на куст роз напротив него. Розы были хоть куда и пахли счастьем. Вообще, когда я нюхаю розы, мне всегда кажется, что так должно пахнуть счастье: приторно сладко и недолговечно.
Мы ещё немного посидели, я рассказала папе парочку историй, как люди после пятидесяти начинали новую жизнь, но они его не вдохновили, и я засобиралась домой. Режим у меня теперь: надо высыпаться ради малыша. Долго-то в Сочи не поспишь: солнце из всех щелей вылезает и будит. Отец пошёл меня провожать. А по дороге позвонила маман. Голос у неё звенел от счастья. Оказывается, Виктор ей сделал предложение.