Они прибыли на место, когда солнце поднялось высоко над головами. Здесь густой лес расступался, образуя небольшую полянку. Она напоминала турецкий мохнатый ковер, главным украшением которого были разноцветные яркие цветы. Воздух был наполнен их ароматом, перемешанным с птичьим гомоном. На краю этого чуда, почти у самого леса, стояла огромная развесистая береза, в тени которой прятался небольшой деревянный домик. Был он весь перекошен и почернел от времени.
— Эй, есть кто живой? — громко позвал Аким.
Дверь дрогнула и медленно, издав жуткий скрип, поползла в сторону. В открывшемся узком просвете появилось странное человеческое существо. Тело женщины словно когда-то согнули вдвое, да так оставили. К тому же, она была необыкновенно худа. Кожа, потемневшая не то от времени, не то от солнца, казалось, была натянута прямо на кости. Острые скулы выпирали, как углы сундука. Челюсть словно только и держалась за счет морщинистой кожи, напоминавшей поверхность муравейника. Единственное, что не вязалось со всем ее древним и дряхлым обликом, — глаза. Они смотрели живо и внимательно, светясь глубоким умом и неукротимым духом.
Аким соскочил с коня и пошел навстречу. Залаяла собака.
— А ну, пшел! — зашипела старуха, махнув рукой.
Собака поджала хвост и, недоверчиво поглядывая на хозяйку и гостей, поспешила спрятаться за угол. Старуха, приложив ко лбу руку козырьком, пристально разглядывала пришедших.
— Что, узнала? — Аким остановился в нескольких шагах.
Старуха, повертев головой, проскрипела:
— Грид княжий, что ли? Как тебя… Аким? — Лицо старухи озарилось.
— Прости, мать, — Аким встал перед ней на колени, — что потревожил тебя, но беда привела нас к тебе.
— Слава Перуну! Вы все вспоминаете меня, когда приходит беда. Говори, что?
Аким поднялся.
— Воин молодой ранен. Спаси! Век тебя не забуду, — грид умоляюще посмотрел на старуху.
— Молодой, говоришь? — зачем-то переспросила она. — Стрела-то чья?
— Кипчакская, — ответил Аким, удивляясь, что старуха знает, чем ранен Аскольд.
— Ишь, ироды… Ну, несите! — приказала она.
Дружинники поставили носилки у ее ног. Она, кряхтя, нагнулась и, отбросив с лица раненого покрывало, впилась в его лицо сверлящим взглядом, тревожно закачала головой. Ей явно не понравился его землисто-серый цвет. Подняв поочередно веки, она взяла обессиленную руку и, повернув ее к свету, внимательно рассмотрела ладонь. Опять покачала головой и выпрямилась — внезапно, как-то по-молодому. Такой прыти Аким от нее не ожидал. Улала вдруг вообще вся изменилась: в облике появилась живость, движения стали суетливыми. Опустившись на одно колено, она принялась внимательно осматривать рану. След от стрелы превратился в маленькое овальное пятно с кусочком запекшейся крови. Старуха осторожно поводила вокруг него пальцем, затем слегка надавила на край. Аскольд застонал. Не говоря ни слова, старуха поднялась и ушла в дом. Вскоре из трубы повалил густой черный дым. Улалы не было долго. Аким уже начал нервничать, когда хозяйка появилась в дверях с дымящейся чашей в руках. Он подскочил и принял чашу с темной, пахнущей мякиной жидкостью из рук старухи. Она вынесла из дома нож с тонким блестящим лезвием, деревянную ложку и плотно набитый мешочек. Через руку был перекинут лоскут серой материи. Все это старуха сложила на траву возле Аскольда.
Обдув ложку, Улала зачерпнула варево и попыталась разжать Аскольду челюсти. Сил не хватило.
— Пособи, — попросила она Акима.
Вдвоем они справились быстро, влив юноше в рот несколько ложек пахучего зелья. Затем старуха взялась за рану. Еще раз тщательно ощупав кругом, она взяла нож и надрезала кожу. Обильно потекла кровь. Не обращая на это внимания, старуха погрузила в рану пальцы и ловко выдернула наконечник стрелы. Затем ребром ладони стала гладить вокруг, выгоняя кровь наружу.
Как только кровотечение уменьшилось, Улала, обтерев руки подолом, развязала мешочек и взяла из него большую щепотку зеленовато-серой толченой массы, которой обильно посыпала рану. Кряхтя, поднялась, сорвала широкий лист, положила его на рану и придерживая рукой, попросила Акима поднять юношу. Туго забинтовала рану. Аскольд тяжело застонал.
— Потерпи, милый, потерпи…
Вновь уложив раненого, старуха принесла из дома большую деревянную порожнюю чашу, поставила ее на землю и пошла за угол дома. Там на солнышке, под охраной матери, грелись несколько щенят. Завидев хозяйку, собака поднялась, услужливо виляя хвостом. Старуха выбрала самого большого и толстого щенка, взяла его за шиворот. Щенок тихонько заскулил. Собака вскочила и бросилась за детенышем, но ее остановил строгий окрик.