— С этим алюминием — мой прокол, — вздохнул Климентьев. — Я ЗНАЛ, что вагоны окончательно загрузят перед самым отводом, что они стоят практически пустые, а его в них уж есть — то и должно быть, поэтому несколько дней к ним не подходил. Думаю, они учли это. Отлично понимали, что я, когда других дел по горло, не стану присматриваться к ПУСТЫМ вагонам — раз в них нет металла, который можно разворовать. А насчет второго... Выходит, они так или иначе планировали, что я должен стать трупом. Я глупо попался. Епифанов — да, Епифанов ведь это был, черт возьми! — сказал мне, уходя домой, что меня кто-то ждет дальнем ангаре, кто — не знает, никогда видел этого человека, просто просили позвать меня, если мы пересечемся. И я поперся в дальний ангар — и получил по башке, а очнулся уже здесь, вместе с вами. Да, мой труп в вагоне должен, по их замыслу, придать всему делу видимость, будто я по поручению Степанова сопровождал ворованный металл — и погиб, случайно и нелепо погиб. Теперь-то я все понимаю, а тогда, даже попавшись в ловушку, я и мысли не заимел что сам Епифанов к этой ловушке как-то причастен. Ну, выполнил, лопух, очередную просьбу непонятно кого... Да, маску он изобрел себе наилучшую, ничего не скажешь!
И Климентьев сплюнул в сердцах.
И почему-то этот плевок — дуга его полета, что ли, — навел меня на блестящую мысль.
— Послушайте, помните, как в «Таинственном острове» Жюля Верна они разводили огонь, сделав линзу из стеклышек двух часов? Ну, вынули из часов стекла, приложили друг к другу, и получилась выпуклая с двух сторон линза? Часы у нас есть, вагон деревянный. Может, нам удастся поджечь его и выбить горящие доски?
— Утопающий хватается и за соломинку, — сказал Климентьев, тяжело поднимаясь на ноги. — Давайте делать линзу.
Он снял с запястья свои часы, я отдал ему свои, и через пять минут линза была готова. Климентьев вскарабкался к окошку с солнечной стороны и стал поворачивать линзу туда и сюда, чтобы огненный сконцентрированный лучик попал на край дерева.
— Нам бы хоть немного выжечь дерево руг одной из решеток — глядишь, она и дастся, — пробормотал он.
Немало времени прошло, но в конце концов над этой черной и обуглившейся точкой завился легкий дымок.
— Ура!.. — не закричали, а еле слышно выдохнули мы с Ванькой. Дымок становился все гуще, а с ним густели наши надежды.
И тут солнце закрылось тучами, лучик пал, дымок стал таять. Климентьев постарался выглянуть в окошко.
— Солидное облако, — сообщил он. — Это надолго. Каюк, ребята.
Он спустился вниз и присел, понурив голову, на рулон алюминия. Похоже, силы начинали совсем оставлять и его.
— Эх, — вздохнул я, — что мне мешало додуматься до этого на полчаса раньше? Доски успели бы заняться как следует — и мы бы вышибли решетку!
— Если бы да кабы... — пробормотал Климентьев. — Пожалуй, и впрямь остается надеяться только на вашего Брюса.
Ванька вдруг хмыкнул.
— Мне новая «крестословица» пришла в голову, — сообщил он. — «На Брюса надейся, а сам не плошай».
— «Крестословица»? — удивился Климентьев странному слову.
— Это мы такую игру придумали, — объяснил я. — Скрещивать пословицы между собой. Можем и сейчас поиграть.
— Ага, нам сейчас только в игры играть! — устало и иронически фыркнул Климентьев.
— А почему бы и нет? — сказал Ванька. — Ведь эта игра уже подсказала нам несколько хороших идей. Может, и сейчас мы придумаем что-нибудь этакое!.. Ну, что поможет нам спастись.
— Времени слишком мало, — сказал я, наблюдая, как свет в окошках тускнеет, и чувствуя, как тянет первым вечерним холодком. — А так что ж не попробовать. — Я задумался. — Вот, например. «Повадился кувшин по воду ходить — там ему по-волчьи выть».
— Смешно, — согласился Климентьев. — Но никакого практического смысла я не вижу.
— Это только разминка, — сказал я. — Придумывайте дальше.
— Ну... — Климентьев напряженно задумался, даже нос наморщил — ему никак не хотелось показаться менее изобретательным, чем мы, — потом просиял: — «Минута рубль бережет!»
— Теперь моя очередь, да? — малость оживившись, спросил Ванька. — Тогда вот: «Не все коту масленица — люби и саночки возить!»
Я быстро перебрал в уме пословицы, которые мы еще не использовали.
— «Всякому овощу — волк за дверью!» теперь вы, Василий Петрович.
— Это точно, — кивнул Климентьев. — За этой дверью нас такие волки ждут, только держись... А я, пожалуй... — Он опять задумался. — «Человек человеку — волк, товарищ и брат!» Это ничего, сойдет?
— Сойдет, — милостиво согласился Ванька. — А я скажу... «С кем поведешься — тем и битым быть!»