Анрио, дружески кивнув своей приемной матери, быстро проговорил:
– Неприятель сделал большую вылазку; он овладел редутом, который мы взяли.
– Это тем, которым овладел сорок четвертый линейный? Благодаря которому мы были в каких-нибудь сорока футах от Гагельсберга? Ведь его сторожили саксонцы Бенилака?
– Да, саксонцами овладела паника и они очистили' траншеи. Это – серьезное отступление: через четверть часа, если их не остановить, пруссаки будут здесь.
– Сорок четвертый линейный там? – спросил Лефевр.
– Да, один батальон. Командир Ронья.
– Этого довольно. Пойдем со мной! Или нет, лучше побереги свою приемную мать.
– Это меня-то? Это еще что? – обиженным тоном возразила Екатерина. – Разве я не нюхала порохового дыма? Оставь меня, Лефевр, я помолодею, видя, как ты сражаешься, это мне напомнит Жемап! Не беспокойся обо мне! Поди, задай хорошенького перца этим пруссакам, которые нам помешали… Мы встретимся после сражения.
Как только маршал вышел из палатки, перед дверью выросла гигантская тень.
– Батюшки! Да ведь это милый ла Виолетт! – радостно крикнула Екатерина, узнав военного тамбурмажора.
– Да, мадам Катрин. Как вы любезны! Это я. Я служу старшим вестовым у маршала и, если хотите, отведу вас в хорошенькое местечко, откуда вы увидите всю музыку.
– Спасибо, я все увижу и одна. А ты лучше ступай за маршалом, ты можешь понадобиться ему в этой суматохе.
– Слушаюсь, хотя вы ведь знаете – с ним не опасно! Проклятые пруссаки уже расслабились, они, верно, подумали, что им только и придется иметь дело, что с саксонцами. Но когда на них двинется сам маршал во главе с сорок четвертым… Фюить! Вот-то поскачут они, словно лягушки, обратно к себе за ров!
Тем временем Лефевр на скорую руку выстроил батальон сорок четвертого линейного полка и сказал:
– Солдаты! Этот редут не только защищает наш лагерь, но и является ключом к Данцигу. Его занял неприятель – так надо выбить оттуда врага! Я обещал императору взять Данциг и рассчитываю на то, что вы не допустите, чтобы французский маршал не сдержал свое слово. Так вперед, ребята, и да здравствует император!
Затем, словно простой сержант, с саблей в руках и с непокрытой головой, так как случайная пуля сбила у него фуражку, растрепанный, стремящийся вперед, ничего не видя и не слыша, маршал Лефевр первым бросился к траншеям, увлекая за собой сорок четвертый линейный полк.
Пораженные пруссаки на момент задумались. Лефевр первый накинулся на них; в одну секунду они были исколоты штыками, изрублены саблями. Не было времени разряжать ружья.
Град пуль встретил маршала при его вступлении в отбитую траншею.
– Вперед, на редут! – сказал он, поднимая саблю, сплошь залитую кровью, и бросился в пролом траншеи, шедший к редуту, топая, крича, разражаясь проклятиями, прокладывая саблей дорогу среди неприятеля, валившегося, как колос под серпом.
Около маршала можно было видеть молодого человека, который парировал удары штыков, направляемых на Лефевра, словно великан, размахивая ружьем, которое он держал, словно палицу, за дуло, громил всех, кто попадался среди круга, описываемого страшным в его руках орудием. Время от времени великан останавливался, наклонялся, поднимал с земли новое ружье, заменяя им сломавшееся, и снова принимался с губительной быстротой вращать им.
Вскоре французы овладели редутом.
В одной из траншей стояла пушка, брошенная неприятелем; в панике бегства артиллеристы даже не выстрелили из заряженного орудия.
– О, – сказал Лефевр, – если бы у меня были лошади, чтобы повернуть эту пушку и направить ее на убегающих!
– Зачем лошади, маршал? – произнес ла Виолетт и, бросив на землю свое залитое кровью оружие, спокойно взялся за пушку, выгнулся, напряг мощные мускулы и медленно повернул ее на Данциг.
Тогда Анрио склонился к пушке, быстро прицелился и поджег фитиль.
Пущенный вдогонку беглецам снаряд докончил поражение пруссаков. Редут был взят, и французы были у самых глассисов Гагельсберга.
Маршал с удовлетворением посмотрел, как неприятель исчезал за укреплениями, и, вложив саблю в ножны, сказал Анрио и ла Виолетту:
– Слушайте-ка, молодцы, доверяю вам охрану редута. Не позволяйте еще раз отобрать его у нас этой ночью! А я пойду к жене, которая ждет меня, чтобы окончить десерт!
XIII
На другой день Екатерина проснулась при первых звуках зори. Это пробуждение под музыку привело ее в прекрасное настроение. Звуки труб напомнили ей молодость. Перед ее глазами снова встали картины лагеря республиканцев, когда оборванные, не имевшие обуви добровольцы рвались к оружию под звуки «Марсельезы» и, просыпаясь утром, думали о победе, которая должна была завершить их день. Екатерина быстро оделась с помощью своей горничной, которая последовала за ней, и теперь, растерянная, вдали от родины, постоянно спрашивала свою госпожу, скоро ли они вернутся во Францию.
Маршал на рассвете отправился осматривать сторожевые посты и определить положение. Взятый накануне редут в течение ночи был укреплен и вооружен; необходимо было удержаться в нем, так как оттуда можно было грозить стенам самого Данцига.
Лефевр вернулся скорее, чем ожидала его жена, весь бледный и, по-видимому, сильно потрясенный.
– Что случилось? – спросила Екатерина. – Неужели пруссаки пытаются снова сделать вылазку? Или редут потерян?
– Нет, редут прекрасно охраняется, и осажденные еще долго не повторят вчерашней безумной попытки. Но случилось несчастье, которое поразит тебя, моя дорогая Катрин, как и меня…
– Боже мой, что же случилось? Говори скорее!
– Анрио, наш милый Анрио, которого мы воспитали как нашего ребенка, которого мы любили как доброго и почтительного сына…
– Он умер? – глухо спросила Екатерина, и ее глаза наполнились слезами.
– Успокойся. Он в плену!
Екатерина вздохнула с облегчением; слезы сразу исчезли у нее и глаза блеснули.
– Ах, как жаль! – спокойно сказала она. – Но я ожидала худшего. Ты напрасно напугал меня, мой друг! Военнопленный – это не опасно: ты обменяешь его при первом же случае, ведь у тебя достаточно есть пленных пруссаков!
Но Лефевр оставался мрачным и серьезно сказал:
– Как только я узнал, что Анрио попал в плен, я отправил парламентера к маршалу Калькрейту с предложением дать в обмен за Анрио двух офицеров и десять солдат из взятых в плен вчера.
– Анрио стоит этого! И этот пруссак, конечно, сейчас же согласился?
– Он ответил отказом. Они видят в Анрио не военнопленного, а шпиона, схваченного в то время, как он, переодетый, пробирался в город!
– Анрио шпион? Что за вздор! Такой солдат, как он, не станет шпионить; он сражается, как и ты сам, лицом к лицу с врагом, с саблей в руке и в своем мундире! Твой Калькрейт говорит вздор; это старый дурак. Неужели при нем нет никого поумнее?
– К несчастью, все обстоятельства говорят против Анрио… Когда его схватили сегодня ночью на улицах Данцига, после того взятия редута, в котором он так отличился, на нем не было французского мундира; он был переодет австрийским офицером.
– Австрийским офицером? Но ведь в Данцинге нет австрийцев и мы не воюем с Австрией.
– Потому-то он и надел мундир австрийского офицера.
– Но что за фантазия? Зачем? Объясни мне!
– Я был так же удивлен, как и ты, когда узнал, каким образом он пробрался в осажденный нами город. Ла Виолетт, которому я сделал строгий выговор за то, что он не помешал этой безумной выходке, знает, как Анрио переоделся и зачем он надел этот не принадлежащий ему костюм, благодаря которому теперь он, храбрый и честный французский офицер, считается шпионом.
– Что же тебе рассказал ла Виолетт?
– Странную историю.
– Наверное, тут замешана любовь! – живо сказала Екатерина.
– Да, ты угадала, это любовная история!
– Что же, Анрио молод, красив, способен внушить к себе любовь и достоин ее. Что бы он ни сделал, я заранее прощаю его.