При въезде в деревню Ауэрштадт находилась маленькая ферма, около которой по всем признакам разыгралось жаркое дело, если судить по количеству трупов, разбросанных повсюду, и по количеству ломаного оружия, усеявшего весь лужок и садик у фермы. Перед дверью риги, тщательно запертой, император заметил силуэт какого-то худого великана, который, казалось, стоял на часах. Под мышкой этот великан держал длинную палку.
VI
Наполеон пришпорил лошадь и, подскакав к странному часовому, спросил:
– Какого черта ты здесь делаешь, тамбурмажор?
Тамбурмажор, вытягиваясь во весь свой рост, взял палку, искусно повертел ею в воздухе, подбросил кверху, подхватил на лету и, взяв ее к плечу, словно солдат, отдающий честь ружьем генералу, ответил:
– Ваше величество, я жду подкрепления!
– Ба! Да я тебя узнаю! Ты – тамбурмажор моих гренадеров и зовут тебя ла Виолетт?
– Да, ваше величество, это я самый! Я нахожусь в пути на Берлин, как вы, ваше величество, изволили приказать.
– Хорошо, успокойся, мы идем на Берлин, братец! Теперь дорога открыта, – улыбаясь, ответил император. – Но о каком подкреплении ты говоришь?
– Ваше величество, не могу же я один увести с собой всех моих пленников.
– Твоих пленников? Каких пленников? – спросил заинтересованный Наполеон.
– Да тех самых, которых я взял в плен. Они там, в риге. Я запер дверь и жду.
– Ты захватил пруссаков в плен? Ты?
– Да, ваше величество, целый эскадрон! Я был тут неподалеку с моими барабанщиками. Тут я и увидал спешившихся красных драгунов, которые удирали во все лопатки. Я и предложил им сдаться. Они послушались. Подумали, наверное, что за мной идет целый полк, вот и сдались. Тогда я запер их там. Вот как это все произошло, ваше величество!
Один из офицеров свиты во время разговора императора с тамбурмажором прошел в ригу, а затем, явившись обратно, доложил Наполеону, что тамбурмажор говорит сущую правду: шестьдесят красных драгунов, бросив оружие, сдались на милость победителя, прося оставить им жизнь.
Наполеон, восседая на лошади, приходился почти на уровне лба ла Виолетта.
– Подойди-ка сюда, – сказал он ему тоном, доказывавшим великолепнейшее расположение духа, схватил ла Виолетта за ухо и больно оттрепал его.
Ла Виолетт сдержал крик боли: очевидно, император был чертовски доволен, раз трепал его за ухо с такой силой!
– А, так ты, какой-то там тамбурмажор, позволяешь себе брать военнопленных?… Ну ладно же, погоди! Я тебя проучу за это! – Император возвысил голос и крикнул: – Рапп, подойдите сюда!
Рапп подъехал. Наполеон быстро отцепил с его груди крест Почетного легиона и, протягивая остолбеневшему ла Виолетту, сказал ему:
– Тамбурмажор ла Виолетт, ты – герой. Отныне ты будешь носить знак своего геройства. Рапп, прикажите направить этих пленников в Иену! – И, не дожидаясь выражений благодарности новопожалованного дворянина, остолбеневшего от неожиданности, Наполеон пришпорил лошадь и галопом помчался заканчивать осмотр поля битвы.
Ла Виолетт, опершись обеими руками на палку, задумчиво рассматривал крест, сверкавший на его груди. Он пробормотал глубоко взволнованным голосом:
– Так, значит, я не трус, а герой? Это я-то? Ну, полно! Однако это сказал сам император… – Он прибавил, энергично размахивая палкой: – Однако это так. Теперь остается только доказать императору, что он не ошибся. О, когда же я буду иметь честь разбить себе череп за него? – И ла Виолетт, отчаянно размахивая палкой, словно командуя целой армией невидимых барабанщиков, добежал до своего лагеря с криком: – Господи! Да где бы мне найти еще пруссаков, чтобы разнести их вдребезги?
Войдя в главную квартиру, Наполеон приказал Раппу сейчас же позвать маршала Лефевра, а затем, сделав знак своим секретарям, которые, положив возле себя портфели, готовились писать, принялся быстро диктовать им. По своему обыкновению, Наполеон все время расхаживал взад я вперед по комнате, останавливаясь лишь для того, чтобы взять щепотку нюхательного табака из черепаховой табакерки.
– Пишите, – обратился император к первому секретарю: – «Корпус маршала Даву произвел чудеса. Картечная пуля снесла шапку с головы маршала, задела волосы и пробила в нескольких местах его платье. Маршал Даву выказал необыкновенную храбрость и стойкость характера – необходимые качества для военного человека. Маршалу помогали генералы: Гудэн, Фриан, Моран и Дельтан, начальник главного штаба. Результаты этой битвы следующие: от тридцати до сорока тысяч пленников, триста пушек, отобранных у неприятеля, и большие запасы провианта, которые перешли в наши руки. В жалких остатках неприятельской армии царят чрезвычайное смятение и беспорядок».
Наполеон остановился. Он сам не в состоянии был писать, так как его рука не могла угнаться за полетом мысли. На бумаге получалась масса каких-то иероглифов, которые он даже сам не мог разобрать. Писать под диктовку императора тоже было делом не легким, но его секретари Буррьен, Фэн и Менневаль привыкли к этому тяжелому труду и успевали записывать лихорадочные импровизации Наполеона.
Император понимал, как трудно следить за его речью, и потому по окончании каждого приказа делал перерыв, который давал возможность его секретарям привести в больший порядок набросанные ими буквы.
– То, что я сейчас продиктовал, пойдет в великую армию в виде пятого бюллетеня, – проговорил Наполеон, обращаясь к секретарям. – Теперь пишите вы, – приказал он второму секретарю, – я продиктую вам сообщение для газет! – прибавил император саркастическим тоном.
Он снова зашагал взад и вперед по комнате, быстро выбрасывая слова на ходу:
– «Королева прусская появилась несколько раз вблизи наших позиций. Она была в постоянной печали и тревоге. Накануне битвы при Иене она сделала смотр своим войскам и все время подзадоривала прусского короля и генералов. Ей хотелось крови, и вот самая драгоценная для Пруссии кровь пролилась. Наиболее известные прусские генералы, герцог Брауншвейгский и Моллендорф, первыми погибли от французских пуль».
В тоне Наполеона чувствовалась горечь. Казалось, что оскорбленный мужчина желает отомстить прусской королеве, а не завоеватель сообщает о своей победе над врагом.
Наполеон остановился, как бы не находя подходящих слов; это было так необычно, что секретарь с недоумением и тревогой взглянул на него.
«Не заболел ли император? – подумал он. – Может быть, какое-нибудь внезапное страдание охватило этого необыкновенного человека, не знающего ни усталости, ни голода, ни болезней?»
Наполеон как будто понял немой вопрос своего секретаря и быстро продолжал:
– «Император живет в веймарском дворце, в котором находилась несколько дней тому назад королева прусская. Кажется, слухи о ней были верны. Эта женщина обладает прекрасной фигурой, но ее разум настолько скуден, что она не способна предвидеть результаты того, что делает. Теперь ее нужно скорее жалеть, чем обвинять, так как ей, вероятно, приходится испытывать сильнейшие угрызения совести за те страдания, которые она причиняла своему государству. Для всех ясно, что вся вина на ее стороне. Она дурно влияла на своего супруга, которого нельзя не признать в высокой степени порядочным человеком, желавшим мира и блага своему народу».
Наполеон снова остановился.
В комнату тихо вошел человек в разорванном мундире, покрытом грязью и закопченном порохом. Он почтительно ждал, когда император окончит диктовать.
Наполеон пошел навстречу вошедшему и крепко пожал его руку.
– Что скажешь, старина Лефевр? Мы сегодня одержали недурную победу, не правда ли? – проговорил он.
– С вами, ваше величество, и с моими генералами нельзя не одержать победы! – ответил Лефевр.
– Императорская гвардейская пехота, которой ты командовал, была великолепна! – похвалил Наполеон.
– Императорская конная гвардия, которой командовал Бесьер, была тоже очень хороша! – возразил Лефевр, которому незнакомо было чувство зависти.