Выбрать главу

Тем не менее нельзя не заметить, что неуемная жажда крайне правых как можно скорее покончить с неуловимым и таинственным «германизмом» нашла таким образом понимание на самом высоком правительственном уровне. «Вопрос о немецком засилье, — писало «Новое время» по поводу учреждения Особого комитета, — поставлен не вообще, не в смысле тех или иных влияний на политические и общественные круги России, но в смысле его теснейшей связи с делом войны, с нуждами обороны, с той глубоко продуманной систематичностью, с какой Германия по определенному плану пустила в ход все экономические силы, все влияние и захваты для того, чтобы обеспечить себе победу не только ударом на полях сражений, но и развалом или задержкой во внутренней работе России»[33].

Борьбой с «германским влиянием», разумеется, занимались и органы контрразведки, которым, впрочем, не было особенно чем похвастать. По свидетельству одного из сотрудников петроградской контрразведки, «не обладая средствами к раскрытию германского шпионажа, не имея для этого ни способного руководителя, ни опытных агентов, ни дельных сотрудников, контрразведовательное отделение было вынуждено заниматься делами, не имеющими абсолютно никакого отношения к раскрытию германского влияния»[34]. В контрразведку поступала масса доносов на «подозрительных лиц», что было связано в первую очередь с культивирующейся на страницах газет шпиономанией. Поэтому «почти всякий грамотный человек почитал своим долгом сообщать, кого он считает шпионом или германофилом: обвиняли в шпионаже министра Григоровича, Сувориных, Путилова, почти всех начальников заводов, работающих на оборону, всех генералов с немецкими фамилиями и пр. Фантазия обывателей работала невероятно: о радиотелеграфах, подготовке взрывов и пожаров сообщали ежедневно, что при проверке ни разу не подтверждалось»[35].

По доносам и обвинениям в германофильстве у контрразведки были тысячи подозреваемых в шпионаже, среди которых, как свидетельствует ее сотрудник, были «директора заводов, генералы, инженеры, присяжные поверенные, студенты наряду с рабочими, людьми неопределенных профессий; были католики, православные, лютеране, буддисты, были русские, эстонцы, латыши, китайцы (евреи, конечно, все попадали в списки заподозренных без различия, по какому поводу написан донос)… Для 9/10 этой публики не было абсолютно никаких причин к занесению их в списки германофилов, но для высшего начальства величина списков служила признаком продуктивности работы…»[36].

Шпиономания была напрямую связана и с поражениями русской армии в начале войны: командным верхам было выгодно сваливать собственные неудачи на «германских шпионов». Яркий тому пример судебные процессы, состоявшиеся в 1915 г. над военным министром В. А. Сухомлиновым и полковником С. Н. Мясоедовым. Показателен сам факт, с которого началось «дело» об измене Мясоедова, еще до войны обвиненного в шпионаже и затем оправданного[37]. В декабре г. в Петроград из Швеции вернулся подпоручик 25-го Низовского полка Я. П. Колаковский, который для того, чтобы выбраться из немецкого плена, предложил свои услуги в качестве шпиона. Вернувшись в Россию, Колаковский, явился с повинной и дал подробные показания по поводу полученного им задания. Он рассказал, что ему было поручено взорвать мост через Вислу за 200 тыс. руб., убить верховного главнокомандующего Николая Николаевича за 1 млн. руб. и убедить сдать крепость Новогеоргиевск ее коменданта тоже за 1 млн. руб. На третьем допросе Колаковский «вспомнил», что отправивший его в Россию с заданием сотрудник немецкой разведки лейтенант Бауэрмейстер советовал ему обратиться в Петрограде к отставному жандармскому полковнику Мясоедову, у которого он мог бы получить много ценных сведений для немцев. На следующем допросе Колаковский заявил, что «особо германцами было подчеркнуто, что германский генеральный штаб уже более 5 лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова». Известный историк К. Ф. Шацилло, проводивший уже историческое расследование этого «дела», пишет в связи с этим: «Итак, ничем не подтвержденным и явно сомнительным показаниям Колаковского поверили сразу же и безоговорочно. Особенно охотно с ними согласился верховный главнокомандующий Николай Николаевич. Человеку очень экспансивному, было очень лестно, что за его голову немцы обещали 1 млн. рублей»[38]. 18 февраля 1915 г. Мясоедов был арестован. При обыске его квартиры ничего подтверждающего его обвинение в шпионаже обнаружено не было; бесспорных фактов, уличавших Мясоедова в шпионаже, не было выявлено и в ходе следствия, и тем не менее по его делу было арестовано 19 его близких и дальних знакомых. Арестовали и обвинили в шпионаже даже его жену. В марте 1915 г. над Мясоедовым состоялся суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. Предъявленные ему обвинения были бездоказательны и одно нелепее другого (например: «через посредство не обнаруженных лиц довел до сведения германских властей данные о перемещении одного из русских корпусов»[39]).

Затем пришла очередь военного министра В. А. Сухомлинова, которого связали с казненным «германским шпионом» Мясоедовым и приговорили к пожизненной каторге. Его сделали главным виновником тяжелых поражений русской армии в Восточной Пруссии, отступления весной 1915 г. из Галиции, прорыва фронта в Польше. Общественное мнение, настроенное с начала войны на борьбу с «немецким влиянием» и всем «германизмом», было удовлетворено хотя бы на время. Удовлетворен был и верховный главнокомандующий Николай Николаевич, давно и яро ненавидевший Сухомлинова, который в свое время приложил немалые усилия, чтобы ликвидировать возглавляемый Николаем Николаевичем государственный совет обороны.

Увы, очень скоро выяснилось, что дело было не в «продажном» военном министре, а гораздо глубже. А. А. Поливанов, назначенный военным министром вместо В. А. Сухомлинова, на секретных заседаниях Совета министров в августе 1915 г. признавал: «На театре военных действий беспросветно. Отступление не прекращается… Вся армия постепенно продвигается в глубь страны, и линия фронта меняется чуть ли не каждый час. Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры… По-прежнему ничего отрадного, бодрящего. Сплошная картина разгрома и растерянности. Уповаю на пространства непроходимые, на грязь непролазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя святой Руси»[40].

Разумеется, революционные организации в полной мере использовали и тяжелые поражения русской армии и разоблачение «шпионов» в своей агитационной деятельности. Так, в одной из большевистских листовок, распространявшихся в Петрограде, говорилось: «Правительства воюющих стран никогда не прерывали дружеских отношений между собою, и, в случае революции в одной из них, они всегда соединятся для подавления рабочего класса и трудового крестьянства. Это подтверждает громкое дело полковника Мясоедова, начальника жандармской охраны на прусской границе, полковника Спиридовича, начальника личной охраны царя, генерала Фрейгат, бывшего редактора «Вестника полиции» генерала Фредерикса, барона Карпуса, чиновника болгарского посольства и 40 офицеров генерального штаба, продававших русскую армию немецкому правительству. Пусть каждый рабочий подумает, где нужно искать наших врагов: среди ли австрийских и германских солдат или среди русского и германского правительств…»[41]. В связи с этим работа контрразведки по борьбе с германской агитацией на военных заводах столицы была, по свидетельству ее сотрудников, бесполезной[42].

вернуться

33

Новое время. 1916. 14 сент.

вернуться

34

Былое. 1924. № 26. С. 228–229.

вернуться

35

Там же. С. 232.

вернуться

36

Там же. С. 237.

вернуться

37

См.: Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова // Вопросы истории. 1967. № 4. С. 103–116.

вернуться

38

Там же. С. 112.

вернуться

39

Там же. С. 114–115.

вернуться

40

Яхонтов А. Тяжелые дни // Архив русской революции. Т. 18. Берлин. 1926. С. 37.

вернуться

41

Шляпников АТ. Канун семнадцатого года. М., 1920. С. 157–158.

вернуться

42

Былое. 1924. № 26. С. 235.