Члены Совета обитают в старинных особняках, передвигаются по городу в старинных носилках и никогда в авто. Все они имеют прекрасное образование, их знания обширны, манеры безупречны, их речи могут соперничать с речами Цицерона, их интриги — произведения искусства. Для прочих они полубоги. Их никогда не отдают под суд. Если члена Большого Совета уличат в какой-нибудь гнусности, он покончит с собой. Это неписаный закон, который не нарушается сотни лет.
В Аквилею приезжают представители Британии и Африки, Пальмиры и Месопотамии, Сирии и Египта, чтобы решить спорные вопросы и раз за разом подтвердить свою преданность Содружеству. Аквилея всех мирит, успокаивает влажными туманами и напоминает о долге неуловимым запахом старины, который так похож на запах вечности.
Элий любил Аквилею, быть может потому, что когда-то выиграл здесь игры, и император Руфин возложил ему на голову венок победителя.
Новобрачные шли по узенькой Аквилейской улице. Что новобрачные, было видно сразу. Не по обручальным кольцам, а по тому, как шли они, пытаясь изобразить солидность, будто уже не один год друг подле друга, но сами никак не могли ступать ровно. Да и не мудрено: мужчина сильно хромал, а молодой жене хотелось скакать на одной ножке, что она и делала, поминутно забывая о своем солидном семейном положении. Мужчина закутался в белую тогу, будто собрался на выборы, а юная его супруга облачилась в легкое платье из голубого виссона, и вышитая золотом палла стекала с ее коротких волос на плечи. Она то и дело останавливалась и, приподнявшись на цыпочки, искала губы своего спутника. От поцелуев ему уклониться не удавалось. Так, пройдя шагов сто, они целовались раз десять. Прохожие старательно отводили глаза, хотя многие их узнавали. Новобрачные могли бы взять носилки и скрыться от людских глаз за плотными занавесками. Но юной женщине нравилось быть на людях вдвоем, и супруг ей не перечил.
Квинт брел сзади, старательно изображая из себя простого прохожего. Цербер шагал рядом, старательно изображая простого пса.
— Хочу принести жертву Венере Лысой, — сказала Летиция, когда они остановились у подножия храма.
— Я могу присутствовать? Летиция отрицательно покачала головой.
— Что за жертву она собирается принести? — спросил Элий у Квинта, наблюдая, как юная супруга поднимается по ступеням к алтарю. — Фимиам? Зерна? Вино? Или, может, живую голубку? Если голубку, то завтра члены Общества защиты животных закидают нас птичьим пометом.
— Венере Лысой приносят в жертву волосы. Говорят, новобрачная должна сжечь прядь волос на алтаре, чтобы супругу сопутствовала удача в сражениях.
— Я отслужил два года у вигилов. Это приравнивается к службе в армии, — напомнил Элий.
— Если откроются ворота Двуликого Януса, ты как член императорской семьи должен идти на войну.
— Летиция считает, что будет война?
— А ты считаешь иначе?
Элий отвернулся… И вздрогнул всем телом. В нескольких шагах от него возле витрины с аквилейским стеклом стояла Марция. Голубая палла с золотым узором, голубые лазоревые шаровары — он помнил этот наряд до мельчайших подробностей… Кровь молотом застучала в ушах… Ее тонкая талия, ее округлые бедра… Он задыхался… Ее крупные золотые кольца в ушах…
— Ты! — только и смог выкрикнуть Элий. Женщина обернулась. То была не Марция. Красивая, молодая, но совершенно другая женщина. Элий смущенно улыбнулся. Женщина улыбнулась в ответ и прошла мимо. Элий проводил ее взглядом. А если бы сейчас здесь оказалась Марция, что бы он сделал? Кинулся следом? Или остался на месте? К счастью, это была не Марция. Он так и подумал — к счастью…
— Надеюсь, Летиция не слышала твоего истошного вопля, — шепнул Квинт.
Небо было чистое, прозрачное, хотя и выцветшее к осени. Префект Северной Пальмиры Гай Аврелий уже привык к этому бледному небу и порывистому холодному ветру. А вот к дождям привыкнуть не мог. В отличие от большинства римлян, которые к морским просторам равнодушны и моря боятся. Гай Аврелий обожал море. Сегодня вместе с сыном Марком (отлично звучит имя Марк Аврелий, и копию статуи он у себя перед базиликой поставил, в Риме отлили по его заказу и привезли) шел он по заливу на моторной яхте. Свевское[29] море отсвечивало серебром, будто рыбью чешую раскидало поверх воды. Как не похоже на густую яркую синь Внутреннего моря! Поверх шерстяной туники Гай Аврелий надел еще толстую кожаную куртку с капюшоном. Берег уж был недалеко. Но Гай Аврелий не смотрел на берег. Стоя на корме, глядел он на горизонт, вернее туда, где полагалось быть горизонту. Потому что настоящего горизонта не было. А была между светлым небом и светлой водой хрустальная полоса, не небо и не земля, а нечто третье, быть может, недоступный Элизии, где души, позабывшие земные горести, пребывают в вечном счастье и вечном покое. Гай Аврелий всегда жалел беспамятных бестелесных духов. Душа без памяти — что это такое?
Он не сразу заметил, что стало задирать корму. Море по-прежнему было покойно, но волна за кормой медленно вспухала гигантским нарывом. Гай Аврелий тогда лишь сообразил, что происходит неладное, когда палуба начала уходить из-под ног. Разом закричали двое матросов. Префект обернулся. Матрос вцепился двумя руками в леерное ограждение, а ноги его беспомощно болтались в воздухе. Маленький Марк попытался схватиться за поручни, но пальцы соскользнули, и его понесло к носу яхты. К носу, который радостно зарывался в белую густую пену. Гай Аврелий из последних сил держался за поручни, меж тем как его сандалии скользили по палубе.