— Всем гражданским сложить оружие! — взревел верзила-преторианец с символическим именем Неофрон[36] и шагнул вперед, загораживая Цезаря.
Ему подчинились. На тех гениев, кому посчастливилось остаться в живых, надели наручники. Бенит, сообразив, что здесь ему делать больше нечего, выскользнул из курии.
Тем временем на площади творилось невообразимое. Каждый стремился искромсать соседа ножом, дабы узнать, не гений ли перед ним. Вигилы обливали толпу из пожарных рукавов водой, люди разбегались, но тут же драка и резня вспыхивали в новом месте.
Бенит вылетел на форум, в сопровождении своих людей двинулся к Палатину, толпы взволнованной черни тут же к нему присоединилась. Однако на улице он не рисковал призвать кого-нибудь напасть на гениев. Скорее, скорее на Палатин! В неразберихе будет совсем нетрудно спутать Руфина и его гения. Пусть добычей будет Руфин, если Элию удалось ускользнуть…
«Смелым судьба помогает», — любят повторять римляне.
В этот раз Фортуна явно благоволила Бениту. Говорят, она тайком лазала в окно к царю Сервию. Почему ей не пробраться в спальню к кандидату в сенат?
Бенит развалился на ложе в триклинии и попивал фалернское вино. Стол перед ним был уставлен яствами из ближайшего ресторана. Устрицы, форель, телятина — все вперемешку на золотом блюде. Раздавленные виноградины на полу. Кляксы вина на белоснежной тунике. Бенит вытирал об нее пальцы вместо салфетки.
Пизон смотрел на сына и не мог ничего сказать. Банкиру казалось, что он проглотил змею, и тварь теперь копошится внутри и жалит непрерывно.
— Слышал о моем сегодняшнем подвиге? — спросил Бенит, старательно очищая языком зубы. — Жаль, императора взять в оборот не успели, Курций застрелил гения Руфина… И с Элием вышла промашка. Зато я на вершине славы. По радио обо мне только и говорят. Гней Галликан обнимал меня и рыдал на плече. Надо заплатить проходимцу тысяч двадцать — уж больно хорошо пишет.
— Нельзя тратить столько денег! Ты меня разоришь! — попытался протестовать Пизон.
— Да брось ты. Это мелочи. Главное впереди! Вспомни, сколько долгов наделал Юлий Цезарь, Рим покорил. Я куда моложе. Удачливее и талантливее. Раньше начал, и значит, взлечу выше. Главное — хорошо начать. Потому что кончают все плохо — червями и гробницей, на которой нельзя прочесть надпись. Ставь на меня смело, папаша! Пока все идет отлично. Ты втерся в доверие к Криспине, а значит, и к Руфину. Денежки так и польются в твой карман. Мне надо много денег — «Первооткрыватель» оказался прожорливым. Ты будешь доить Криспину, а я — лизать сливки… — Он потянулся, расправил плечи. — Сегодня такой день! Жаль, Марция удрала в Новую Атлантиду. Я бы с удовольствием повеселилсяс этой шлюшкой.
— Ты… подонок… я же твой отец… — У Пизона затряслись губы. — Как ты смеешь ко мне так относиться… так говорить!
— Да что ты, папашка, что ты! — воскликнул Бенит, вскакивая. — Я же тебя боготворю, как полагается любящему сыну! Кто, кроме меня, заступился за твою поруганную честь? Я наказал твою жену-потаскуху, ну а Цезаря мы превратим в пыль. И все это я делаю ради тебя! Наплюй на Марцию! Купи себе самую роскошную девку в Риме. Хочешь, дам адресок?
Пизон замотал головой и выскочил из триклиния. ,0н весь трясся.
— Подонок… как я позволил ему это сделать… Как позволил, — бормотал он.
Если бы Марция была рядом, он бы упал перед нею на колени. Но Марции не было. И Пизон рухнул перед мраморной Венерой и обнял ее колени.
— Прости, — бормотал Пизон и целовал золоченые ремешки сандалий.
И Венера снисходительно ему улыбалась.
Глава 17
Игры сенаторов
«Руфин Август заявил, что гений императора будет погребен в мавзолее императора Адриана». «Чудесное освобождение сенаторов произошло исключительно благодаря смелости и находчивости кандидата Пизона. Как выяснилось, во главе заговора стоял бывший гений консула Си-лана. Четырнадцать гениев-террористов убиты, еще двадцать семь заключены в карцер. Над ними вскоре состоится суд. Большинству угрожает смертный приговор за участие в попытке государственного переворота. Вот как надо поступать с этим племенем. А не создавать префектуры и потворствовать бунтарям, как предлагал Цезарь».
Элий вышел из курии уже в темноте. На форуме собралась толпа. Все одетые в темное. В черный для Рима час его граждане надевают траур. По республике носили траур. Теперь по гениям. Семь часов Элий пытался убедить сенаторов. Семь часов… Он охрип, выступая. Но ни в чем никого не убедил. Ликторы прокладывали ему путь в толпе. — Цезарь, говорят, ты полюбил гениев… .Он не ответил. Римляне жестоки, едва вообразят, что кто-то угрожает их существованию. «Карфаген должен быть разрушен», и все тут. Ни жертвы, ни людские страдания в расчет не принимаются. Тем более никто не будет принимать во внимание страдания каких-то гениев. Раз гении дали повод, теперь их можно не щадить, не жалеть. Но римляне не видят, что им нужна помощь гениев. Ибо Рим ослаблен как никогда. Он напоминает золотой сосуд, из которого откачали воздух. Один мощный, удар извне — и Риму конец. Рим ожидает война. С виками или с монголами — не важно. На ослабевшую Империю всегда нападают. Это закон. Но ослабевшая Империя не может вести войну — война истощает ее, высасывает последние соки и ведет к гибели. Однако не воевать она тоже не может, ибо должна защищаться. Замкнутый круг…
— Говорят, Цезарь сошел с ума, — сказал Луций Галл сенатору Пульхру, когда они вышли из курии. — Очень-очень на это похоже.
Летиция ждала его в триклинии. Стол был накрыт, блюда все были сплошь холодные. Летиция не притрагивалась к еде, в ожидании ощипывала веточки кипариса с венка.
— Я была на ее похоронах, — сказала Летти, когда Элий лег рядом. — Гении, в отличие от людей, уходят навсегда. А я хотела ее спросить: когда гении пытались меня убить, она помогала им или мне? Все думала, спрошу… и вот, не довелось.