— Да ты не бойся! Здесь ты в безопасности! — по-своему истолковала его дрожь Хильга и хлопнула могучей дланью по плечу. — Может, тебе и твоей красотке подать колбасок и пива прямо в комнату? Я пришлю Рике, — предложила Хильга.
— Ну уж нет, — запротестовала Летиция. — Лучше мы спустимся в зал перекусить.
Едва дверь за Хильгой закрылась, Летти рухнула на кровать. От накрахмаленных простыней пахло лавандой.
— Ого, да тут можно порезвиться!
Элий не ответил. Внезапно деревья на крутом холме покрылись серебристым налетом, свинцовое сияние вспыхнуло вокруг башни. Все краски померкли, казалось, и сам дневной свет меркнет… Если бы Элий мог посмотреть на себя со стороны, то увидел бы, как вокруг его тела пульсирует точно такая же свинцовая аура.
— У тебя лихорадка? — спросила Летти с тревогой. Только теперь Элий заметил, что дрожит, хотя в комнате было тепло. Он молча указал на склон горы. Но в башне уже не было ничего необычного, сияние погасло, белый камень выделялся на фоне темной зелени.
— Ты когда-нибудь видела эту башню в своих видениях? — спросил Элий.
Летиция отрицательно мотнула головой.
Он смотрел. Часами смотрел в одну точку. И не моргал. Так же как и не дышал. И не спал. Все «Не», но это даже и НЕ смерть. Он мог размышлять. «Жить значит мыслить», — сказал Цицерон[49]. Выходило, что он все еще жив. И это доставляло радость. Мыслить. Это даже лучше, чем смотреть. И лучше, чем дышать. Мысли сплетались друг с другом, образуя причудливый бесконечный фриз, на фоне черного небытия фриз сверкал неподдельной позолотой. Можно было думать обо всем одновременно. О прошлом, настоящем и будущем. Они неразрывны. Ничто так не завораживает, как прошлое, ничто не держит так крепко, как настоящее, ничто не манит, как будущее. Его прошлое кончилось, настоящее остановилось, а будущее не наступило.
Прежде он сражался на арене. И ему случалось проигрывать. Теперь он тоже проиграл. В поражении есть своя логика. Побежденный должен встать на колени и просить пощады. Поражение заставляет искать могущественного покровителя и прятать голову под его воняющей потом подмышкой. Побежденный теряет волю. А если нет? Если не теряет? Если напротив, снова рвется в бой, уязвленный, израненный? Значит ли это, что поражения не было?
Бывали мгновения, когда он считал себя богом. Он, бог, был людской игрушкой на арене Колизея. Это не оскорбляло его и не приводило в ярость — он просто констатировал факт. Порой он начинал сомневаться в своей божественной ипостаси. Сейчас он знал многое, но не все. Он знал, что знали люди, но ни на атом больше. Знания, известные хотя бы одному человеку, становились его достоянием. Он знал мощность атомного взрыва, потому что ее вычислил Трион, он знал возможности микрохирургии, потому что подобные операции делались в Эсквилинской больнице. Он мог вспомнить любые стихи, написанные в этом мире. Но те, которые еще не были сочинены, не мог произнесть. И то, что еще не было создано или открыто, также было тайной для него. Но все его знания касались лишь науки и искусства; замыслы людей и их поступки были ему неизвестны точно так же, как и простому смертному.
Может быть, он не бог? Да и хочет ли он быть богом? Быть богом… Эта мысль не приводила его в восторг. Она даже не доставляла радости. Возможно, он просто не понимал всей прелести этой роли. Он хотел быть человеком. Хотел желать, как человек. Как человек, а не как бог. Но все же интересно, чего желают боги. Больше всего на свете боги хотят власти. И поклонения. Люди тоже хотят и власти и поклонения. И бессмертия… недоступного бессмертия…
Вода, окружавшая его, была как лед. Но он не испытывал холода. Он просто знал, что вода ледяная. Самыми тягостными были мгновения, когда являлись стражи. Их было двое — один высоченный и тощий, как жердь, с непропорционально маленькой головой в кожаном шлеме. Второй — широкоплечий коротышка, с уродливыми буграми мышц и лицом, будто высеченным из камня. Они всегда приходили вместе. ;
Длинный заглядывал пленнику в лицо и корчил нелепые рожи. Они воображали, что всесильны и умны, Все стражи воображают, что всесильны и умны. Коротышка же не обращал на него внимания. Вернее, делал вид, что не обращает. На самом деле он внимательно следил за пленником. Они не причиняли ему боли. Он даже не слышал, что говорят стражи. Просто они мешали думать. А думать было приятно. Можно было сравнивать… соглашаться или протестовать… бежать и возвращаться… тысячи действий… для мысли. Полет мысли… Полет…
В колодце он был не один. Сквозь толщу воды он видел неподвижные скрюченные тела. Порой ему казалось, что он даже слышит чужие мысли. С каждым днем все яснее. Они рассказывали ему все одно и то же… каждый день одно и то же… день за днем. Они хотели, чтобы он вспомнил. И он вспоминал. Медленно, мучительно. Вспоминал то, что все эти годы старался забыть…
Глава 23
Игры стражей колодца
«Император Руфин лично сообщил радостную весть: его молодая супруга беременна. Если Кри-спина родит сына, его назовут Александром. И вновь восстановится наследование по прямой линии». "Не пора ли вспомнить мудрую мысль Гальбы:
" Человек родится сыном принцепса по чистой случайности, и разум тут ни при чем, но когда государь сам избирает себе преемника, он должен действовать разумно… " [50]
Гней Галликан".
Теперь он помнил все. Даже тот день, когда приехал вместе со старухой проститься с матерью. Приемной матерью Юнией Вер. Назавтра когорта «Не— . рейда» отправлялась на фронт. Легионеры, молодые, полные силы, еще не знали, что такое войиа. Они знали про карточки, нормы, пайки, сами стояли в очередях за хлебом. Запрет выходить на улицу по ночам; «похоронки»; посмертные маски; награды; калеки на костылях; матери, гулящие с чужими мужьями; отсутствие дров зимой и лимонада летом; списки допустимых желаний, что печатались в каждом номере «Акты диурны» сразу вслед за списками погибших, — все это изменило их жизнь, но мало изменило их самих.
Кто-то из этих ребят слышал артиллерийскую канонаду, кто-то видел горящие деревни. Кто-то даже видел трупы убитых. Издалека. И порой вблизи. Но это был лишь дым пожара. А их ожидало самое пекло.