- Нехорошо это, - сказал отец Василий. - Взаимные подозрения - это отрава. Надо вам с этим кончать.
- Как? - с грустной усмешкой спросил Михаил.
- Очень просто, - ответил отец Василий. - Не подозревать.
Он произнес это с особым упором, так что его речь даже для нас прозвучала очень округленно и окающе - а ведь у нас все "окают", и оканья мы обычно не замечаем, приезжие из Москвы из Санкт-Петербурга иногда даже подтрунивают над этой особенностью говора наших краев. У отца Василия последнее слово, из-за этого упора на оба "О", прозвучало как бы с тройным ударением: "не пОдОзревАть". Вот так, приблизительно. И оттого вся его фраза получилась особенно убедительной, хотя, вроде, ничего такого он не сказал.
- Вам легко говорить, - возразил Михаил. - Но ведь в нашей работе без подозрений не обойдешься.
- А вы не думайте о том, что так надо, - сказал отец Василий. - Вы не подозревайте, вот и все. Вы по-человечески судите.
- Это как? - Михаил, похоже, совсем растерялся. К такому повороту разговора он не был готов.
- Да вот так, - ответил отец Василий. - Ведь по-человечески вы чувствуете, что никто из подозреваемых ружья не брал, разве нет? И про себя вы знаете, что вы их не брали, но не знаете, поверят ли в это другие, так?
- Допустим, так, - согласился Михаил.
- Так вот и не надо подозревать по обязанности. Я не говорю, что надо быть совсем доверчивым, но лишнее недоверие - это такое же издевательство над данным Богом разумом, как и лишняя доверчивость. По людям смотрите, а не мимо людей. Ведь по сумме прикладных фактов кого угодно можно к делу подверстать. Не то, простите уж меня, станете вы похожим на этого полковника... Который так всех начал опутывать подозрениями, что сам к этой паутине прилип.
- Вы считаете, что ружья стащил полковник? - Ванька, не выдержав, встрял в разговор взрослых.
- Вот уж нет! - ответил отец Василий. - Я в другом смысле... Он, понимаете, из тех честных служак, которые кроме службы ничего не видят. Не в его характере ружья прятать, чтобы охранить того, кто ему вверен. А вот всюду злые козни видеть - это в его характере. Натерпелся я от них... Если б не был таким упорным, то, может, давно бы в Москве служил...
- Не любите вы нас, да? - спросил Михаил.
- При чем тут "нас"? - сказал отец Василий. - Нет двух одинаковых людей. Относиться ко всем по-христиански - мой долг, а уж больше или меньше мне нравится человек, так ведь сердцу не прикажешь. Я о том, сколько я с вашим ведомством в прежние годы намучался. Сколько меня приглашали, сколько подкатывались, то с кнутом, то с пряником - "Вам, ведь, батюшка, многие исповедуются, так вы бы намекнули разок, кто нехорошие антисоветские мыслишки подумывает или ещё в чем перед законом грешен, а то, может, и отчетик бы представили, о настроениях среди вашей паствы". "Нет, - говорю, - тайна исповеди свята, и отчетов писать не буду, потому как я священник, а не докладчик". "Зря вы так, - говорят мне, - сколько ваших коллег и пишет, и намекает - и ничего. А вот вы... Вы думаете, почему на ваш перевод в Москву или в другой крупный город мы "добро" не даем? Ну, сами посудите, зачем нам в Москве лишнего несговорчивого священника иметь?" Сейчас-то времена изменились, но я давно к здешним местам душой прикипел, меня отсюда и калачом не выманишь! И ведь искренне они недоумевали, как же так можно не пересказать полномочным органам, если человек тайными мыслями с тобой поделился...
- То есть, если б к вам на исповедь сейчас пришел человек и рассказал, что украл ружья, вы бы его не выдали? - спросил Михаил.
- Ни в коем случае! - твердо ответил отец Василий. - Убедил бы его вернуть ружья, епитимью бы на него наложил, но раскрывать тайну исповеди никогда бы не стал! И я хочу, чтобы вы меня поняли. Потому что полковник тот уже никогда не поймет. Возникни у него подозрение, что мне кто-то на исповеди в преступлении признался - он меня и мытьем и катаньем донимать будет, мол, выложите, батюшка, наконец, что вам известно. И будет удивляться, как же это я следствию не хочу помочь, и будет мою упертость поповской блажью считать. Вот это понимание надо иметь, что не все вам и вашему миру принадлежит. Вы паренек хороший, и если вы это понимание в себе сохраните, то и отношения у нас будут самыми добрыми. Вот только, боюсь... Видите ли, в вашей должности очень легко это понимание растерять. Поэтому я не в осуждение полковника призываю вас быть на него непохожим - полковника пожалеть надо, его вся жизнь таким выковывала, уже не перекуешь. Хотя всякие чудеса случаются... Но, честно вам скажу, очень грустно мне будет, если не удержитесь вы, и превратит вас ваша служба в такого вот... - отец Василий задумался, подбирая слова поточнее и помягче. - В сеятеля подозрений, не ведающего, какую он бурю пожнет.
- Может, и в лоб мне тогда врежете? - рассмеялся Михаил, припоминая предновогодний разговор.
- А и врежу, если пойму, что этим вас вовремя вразумить возможно! - в тон ему ответил отец Василий. - Но что мы все о грустном? Давайте спалим эту нечисть - и пойдем чай пить! Ведите в ложбинку, ребята!
- Чур я буду спички зажигать! - сразу закричал Ванька.
- Гм... - Михаил последний раз вернулся к теме расследования. - Вы ведь здешний народ хорошо знаете... Как по-вашему, что с ружьями могло случится?
- Есть у меня догадки, - сказал отец Василий. - Но мне самому их надо проверить, так что не будем покуда тень на плетень наводить. Одно скажу: есть у меня такое чувство, что все, что Бог сейчас ни делает - все к лучшему. Не исчезни эти ружья - не расхлебали бы вы с ними горя!
Как очень скоро выяснилось, отец Василий оказался удивительно прав.
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ
ФЕЙЕРВЕРК
Мы замечательно сожгли мешок с тряпьем, устроив большой костер из веток. Сами понимаете, просто взять и спалить "пакость" было бы слишком быстро и скучно. Мы даже попрыгали через разгоревшийся костер, и Михаил тоже прыгал вместе с нами. Отец Василий на предложение Михаила попробовать свои силы, ответил, что всегда бы рад, да вот "в рясе разбегаться несподручно".
Нам, конечно, было бы интересно поподробней расспросить отца Василия о том, что он имел в виду, говоря о "лишней подозрительности", которая "унизительна для разума", и вообще о его жизни - по тому, что он успел поведать о своей "упертости", из-за которой он так и остался в наших краях, хотя мог получить назначение в Москву, вполне можно было догадаться, что ему хватило интересных приключений на его веку. Но мы понимали, что сейчас не время и не место пытать его об этом.