Я поделился этими соображениями с Мариной.
— Не думаю, — ответила она, — чтобы это была только случайная игра звуков. Я слышала человека в разных местах комнаты, так, как слышу сейчас вас, ваши шаги, шуршанье одежды, дыхание — все… Нет, я думаю так: или человек этот, совершенно невидимый, был действительно там у меня (что, конечно, невозможно), или…
— Погодите, Марина, — перебил я ее, — мы можем сейчас проверить это. Пойдемте к вам. Если этот невидимка еще там и вы услышите его, а я нет, тогда сдаюсь, и завтра же командирую вас к психиатрам.
Марина улыбнулась и посмотрела на меня с благодарностью. Я понял, как трудно было ей решиться одной вернуться к себе.
Мы вышли в большой пустой зал с нишами, в которых некогда, вероятно, стояли фигуры рыцарей в кольчугах и шлемах или статуи, потом — в широкий коридор прерываемый арками. Замок спал. Наши шаги, тщетно заглушаемые осторожной поступью, гулко отдавались в его холодных, по-военному неуютных просторах. Стенания ветра доносились порой сверху.
— Вы слышите ветер, Марина?
— Да, конечно.
— Вам не кажется, что он мог сыграть некоторую роль…
— Я уверена в этом, — ответила она, быстро схватив мою мысль. — Все время я слышу эти завывания и чувствую, что они расстраивают мои мысли, нервы.
Мы прошли почти через все здание прежде, чем Марина повернула в небольшой коридор и тихо сказала: «Вот здесь». Она осторожно открыла дверь.
Свет в комнате был включен. Молча мы вошли и сразу же остановились.
Я пристально следил за лицом Марины, стараясь угадать, слышит ли она что-нибудь. Волнуясь, устремила она широко открытые глаза в глубину комнаты, к столу, чуть приоткрыв рот и напрягая слух. Мы простояли так несколько минут.
— Ничего нет, — сказала она наконец. — Жаль, теперь я хотела бы, чтобы он был тут.
Я предложил Марине поменяться комнатами, по крайней мере на эту ночь, полагая, что ей трудно будет заснуть.
— Нет, — решительно возразила она, — благодарю вас. Не знаю, чем, но вы меня успокоили. Я чувствую, что засну. Кроме того, мое привидение, повидимому, ничего плохого против меня не замышляет. Может быть, я… привыкну к нему, — улыбнувшись, добавила она.
Я ушел к себе, обещав Марине распорядиться, чтобы завтра же связисты провели звонок из этой комнаты в мою.
Шли дни.
Где-то недалеко от нас немцы предприняли отчаянные, упорные контратаки. Завязались тяжелые бои. Поток раненых устремился в госпиталь и захлестнул нас напряженной тяжелой работой.
Мы встречались с Мариной мельком в хирургическом зале, всегда во время работы и едва успевали перекинуться взглядами: я — вопросительным, она — успокаивающим, говорящим о том, что ничего нового не произошло.
Впрочем, об этом я знал и так, потому что звонок, установленный в моей комнате, молчал.
Понемногу, видя, что Марина успокоилась после своих ночных переживаний, я перестал ей напоминать о них даже взглядами.
Через несколько дней наши войска вновь перешли в наступление, фронт отодвинулся далеко вперед, и мы почувствовали близость очередной «перебазировки», — одного из самых напряженных моментов нашей военной жизни. Это совершалось обычно ночью, «по тревоге», как все перемещения войсковых частей в прифронтовой полосе. В течение одного — полутора часов после получения приказа нужно было свернуть госпиталь, погрузить на машины все имущество, людей и отправиться на новое место. Эта операция требовала большого напряжения, и я начал готовиться к ней заранее.
Забот прибавилось. Осаждаемый ими, я стал меньше думать о странном «психозе» Марины. Но иногда, вернувшись к себе утомленным, я садился в кресло и, погружаясь в забытье, вновь отдавался мыслям об этом загадочном случае, и никакие мои объяснения не давали ключа к его разгадке.
И вот однажды, просидев так до глубокой ночи, то погружаясь в сон, то отгоняя его усилием воли, я наконец, решил лечь спать. Не открывая отяжелевших век, протянул руку к дощечке с выключателями и, повернув несколько из них, погасил наконец яркую лампу, горевшую в люстре. Свет боковой лампы, прикрытой бумажным абажуром, не мешал мне теперь открыть утомленные глаза, и я встал, но тут же замер в неподвижности. На диване, где была приготовлена моя постель, я явственно различил сонное дыхание человека.