Непоколебимая уверенность, с какой он говорил, заставляла Патрицию содрогаться от обиды и возмущения. Слова летели в нее, как тяжелые камни, но ранили больно не тело, а душу. Она представляла, как выглядит со стороны, и думала, что эта маленькая расхристанная, растерянная женщина должна вызывать одновременно жалость и отвращение. С растрепанными волосами, полуголая, возбужденная, точно вульгарная шлюха, и в то же время беззащитная и маленькая, с глазами, полными слез.
— Говорите что угодно, но я-то знаю, как все обстоит на самом деле. Вы унижаете меня, потому что не успели удовлетворить свою похоть! Я не хотела вас, и не смейте издеваться надо мной! — истерически крикнула она, находясь уже на грани нервного срыва.
Поняв, что зашел слишком далеко и явно переусердствовал, Адамc смягчился.
— Не волнуйтесь, Патриция,— произнес он, проведя руками по своим волосам, чтобы убрать их назад. — Ну хорошо, простите, если я поторопился, ускорил события, но я подумал, что вы уже готовы...
— Ой, замолчите, ради бога! — снова крикнула девушка.— Вы ничего не поняли! Вы ничего не ускорили, не волнуйтесь. Если бы я обиделась на то, что вы на час раньше, чем я планировала, сняли с меня лифчик, это бы означало, что я в принципе не возражаю против ваших ухаживаний, но все дело в том, что я возражаю. Воз-ра-жаю, понимаете! — кричала она, испытывая желание ударить его, облить ледяной водой, сделать все, что угодно, но стереть с его лица эту самодовольную улыбку.— Я ничего не хочу, ни медленно, ни быстро, ни сегодня, ни через десять лет. Никогда, никогда, никогда! Вам понятно?
— Понятно,— повторил Грегори.— Вернемся к нашим баранам. Поговорим официально, по-деловому, не переходя на личности. Вы ведь этого добиваетесь, не правда ли?
Вся сложность заключалась в том, что Патриция уже сама не знала, чего добивается. Ее тщательно продуманный план разбился вдребезги, а уверенность в своей изобретательности и предприимчивости потерпела полное фиаско. Ситуация совершенно вышла из-под контроля. Карточный домик ее грандиозных планов рассыпался, и она была в полном недоумении по поводу будущего. Плюс ко всему она чувствовала себя совсем разбитой, неудовлетворенное тело словно мстило ей за то, что она вероломно лишила его чувственных наслаждений. Всю ее ломало, ныли суставы, болела голова.
— Сотрудничество только на деловой основе,— произнесла она не то с насмешкой, не то разочарованно.
— В таком случае,— тоже официальным тоном заговорил Грегори, — вы должны извинить меня за то, что я не смогу соблюдать условия нашей предварительной договоренности. Вы сами понимаете, что обстоятельства изменились и то, что произошло между нами, существенно подпортило деловую сторону наших взаимоотношений.
А то я этого не понимаю, горько усмехнулась про себя Патриция.
Она продолжала внимательно следить за Адамсом, не давая себе возможности расслабиться. Для нее сейчас он был прежде всего противником, соперником, которого надо было остерегаться. Грегори хотел казаться собранным, серьезным и бесстрастным, но его все еще прерывистое дыхание, блеск в омуте темно-серых непроницаемых глаз, хриплый голос говорили о том, что буря не кончилась, что за внешним спокойствием бушуют вулканические страсти.
Я всего лишь одна из многих, мысленно сокрушалась девушка. Меня пытались элементарно соблазнить, как соблазняли моих многочисленных предшественниц. Ни мое воспитание, ни мое образование, ни моя хитрость, ни мой здравый смысл не застраховали меня> от этого. Я была беспомощна и покорна, как глупая школьница. Как это омерзительно, как больно!
— Я умываю руки, Патриция. Я выхожу из игры. — Ледяной тон Адамса спугнул ее задумчивость.
— Что вы сказали? — рассеянно спросила она.
— Я сказал, что не буду вам помогать вводить в заблуждение вашего богатого папочку.
Гнев и оскорбленное самолюбие ударили Патриции в голову. Она решила больше не выбирать выражения, не играть словами, а говорить то, что думает.
— Зачем же так витиевато? — зло бросила она ему в лицо.— Скажите просто: если ты, детка, не переспишь со мной, я не буду тебе помогать.
— Я этого не говорил.
— Но подразумевали, не так ли?
Патриция попала не в бровь, а в глаз. Грегори смутился.
— Хорошо,— произнес он, тряхнув головой, и волнистые волосы снова упали ему на лоб, делая его внешность совершенно неотразимой.— Я готов признать, что я хочу тебя. Хочу настолько сильно, что не смогу без ущерба для своей нервной системы пройти через весь этот фарс с поездкой к твоим родственникам. Я не выдержу твоей близости, если не буду иметь возможности любить тебя.