С горечью взирая на него, Пелагея замерла, и у Прохора внутри что-то взорвалось. «А может, она права? Может, я действительно дурак? И стоило всё забыть и начать с чистого листа? Почему я так просто отказался от любимой?» – вдруг пронзило его, и в следующий момент Долматов сделал шаг, и женщина оказалась в его объятьях.
Лишь Прохор коснулся нежных губ, как в его голове всё помутилось. Будто не пролетело столько лет, и ему было всего двадцать четыре, а Пелагее лишь семнадцать. Та же слабость в коленях, та же дрожь в теле, то же безумство завладело сознанием, заставляя его сжимать желанный стан все крепче и не позволяя оторваться от медовых губ. Нет, эти губы казались Долматову слаще мёда, а тело женщины было столь желанно, что у него перехватило дыхание.
Но в следующее мгновение разум напомнил ему об обиде, и воспалённое самолюбие, колючками вцепившись в грудь, заставило Прохора остановиться. Порывисто отстранив Пелагею, он взглянул в её помутневшие глаза:
– Ведьма! – тяжело выдохнул Долматов и, словно ужаленный, выскочил за дверь.
Не оглядываясь, боярин кинулся к коню, прекрасно понимая, что он бежит от себя самого. Надеясь остудить заполнивший грудь жар, Прохор пустил вороного вскачь. Стараясь избавиться от захватившего его наваждения, он мчался по дороге, но Пелагея продолжала стоять перед глазами, такая нежная и желанная, с испачканной в муке щекой. Тогда Долматов в отчаянии остановил скакуна и, соскочив с седла, упал в траву. Сердце в груди лихорадочно металось, будто это он, а не конь нёсся сломя голову. «Да что же ты делаешь со мной, ведьма проклятая?! – зажмурившись, простонал Прохор. – Люблю тебя! До сих пор люблю!»
– А если любишь, почему не простишь? – вдруг спросило сердце.
– Гордость проклятая, – ответил сам себе боярин.
– А может, и правда не виновата она ни в чём? А ты столько времени мучишь себя?
Впервые Долматов по-новому задумался о тех давних событиях. «Почему тогда я не попытался найти того парня? Взял бы за грудки, да и вытряхнул из него всю душу вместе с правдой. Нет, сбежал, уехал куда подальше, лишь бы не видеть лживую невесту. А если сейчас его найти? Да жив ли он? – вёл беседу сам с собою царский обыщик. – Такое лихолетье пережили… А всё же? И где его искать? Кто может подсказать? Фрол… Он точно должен знать, что за парень залез в окошко к Пелагее. Фролку расспросить? Да скажет ли? А чего ему скрывать? Но тогда он не открыл имя моего соперника…». Долматов развёл костёр и, устроившись на ночлег, всё больше укреплялся в желании выяснить всю правду.
Как только неожиданный гость скрылся за дверью, Пелагея опустилась на лавку и, пытаясь успокоить обезумевшее сердце, прижала ладонь к груди. «Ох, Прохор, Прохор… Когда же ты поумнеешь? Ведь жизни нам обоим нет друг без друга», – покачала она головой и, всё же не выдержав, закрыла лицо руками и расплакалась. Несколько успокоившись, хозяйка, вспомнив о тесте, поднялась, но неожиданно услышала негромкий шорох. «Неужто вернулся?» – встревоженно всколыхнулось в груди, и Пелагея кинулась в сени, но там никого не оказалось, и тогда она выглянула за дверь.
Ночь, окутав деревню тихой прохладой, звенела голосами беспечных кузнечиков, и лишь слабый ветерок гулял по двору. Знахарка разочаровано поникла. «Померещилось», – вздохнула она и уже собиралась затворить засов, как услышала:
– Тётка Пелагея, ты одна?
Ведунья присмотрелась и разглядела за поленницей притаившуюся девушку.
– Господи, Таянушка! Голубка моя, выбралась-таки из лап волчищи злобного. Проходи, родимая, не придёт уже аспид этот, – засуетилась знахарка и провела беглянку в избу. – Сейчас накормлю тебя. Намаялась горемычная, – искренне радуясь спасению девушки, без умолку тарахтела Пелагея. – Да вон баньку тебе организую, – кивнула она на печку. – А опосля и расскажешь обо всём, что с тобой приключилось…
Глава 25
Мягкие воды реки, расступившись, радушно приняли Таяну и сомкнулись над головой таинственным мерцающим сводом. После раскалённого полуденного воздуха свежие струи буквально обожгли, вонзившись в тело тысячью иголок. Девушка на мгновение оцепенела, и неожиданно ей почудилось женское лицо.