– Думаешь, нам поверят? – засомневался Болеслав. – Он князь. Не холопка дворовая.
– Вот именно! Фрол сказывал, что девка эта – холопка Левашовская. А за холопов хозяин ответ держит, – напряжённо размышлял старший Залевский и неожиданно довольно ухмыльнулся. – Теперь выходит так, будто это он девчонку подговорил вещицу украсть и дом подпалить. Вот ведь удружила дурёха! – засмеялся Якуб. – Не отвертится теперь князюшка, долго ему отмываться придётся. Полагаю, не зря девка амулет Левашову отдала, – пошло хихикнул он и взглянул на сына. – Свидетелей найди, что холопка любовница его. Ему голубчику и крыть нечем будет. И царь, и Филарет, и бояре – все от него отвернутся. И земли княжеские нам достанутся, – потирал руки пан. – Ох, если бы ещё Левашова в измене царю обвинить, – задумчиво прищурился он. – Тогда бы от плахи наш князь не отвертелся. У этих русских за все остальное лишь денежный откуп положен, – недовольно вздохнул поляк и фыркнул: – Да ничего, придумаю, как дело повернуть…
Между тем, не подозревая, какие тучи сгущаются над его головой, Левашов торопился в Москву. Получив известие о Таяне, он, не откладывая, отправился в путь. Благо дорога оставалась накатанной, весеннее полноводье не успело превратить её в снежную хлюпающую кашу, а потому Евсей только успевал менять лошадей и, как и предполагал Долматов, уже к вечеру следующего дня княжич переступил порог боярского дома.
– Где она? – завидев Прохора, спросил Левашов.
– Прости, Евсей Фёдорович, – опустил боярин голову, – не уберёг девчонку… Болеслав Залевский в Вязьму её увёз.
– Что значит «увёз»? – нахмурился Евсей.
– Пока я в Приказе был, приехал и забрал, – пояснил Долматов.
– По какому праву?! – прорычал Левашов.
– Да какое же право с поляка спрашивать? Он и ранее требовал суд в Вязьме провести, вот и решил по-своему дело сладить.
– Какой ещё суд? В какой Вязьме? – кипятился князь. – Собирай людей – к Залевскому поедем!
– Постой, Евсей Фёдорович, не горячись, – пытался успокоить племянника Прохор. – Не переживай ты так. Вызволим девчонку. Только тебя и ждали. Знал же, что за ней сразу примчишься. Только вот послушай лучше, что мы надумали.
– Кто это мы?
– Ну мы с Пелагеей, – потупился Долматов, и Евсей удивлённо вскинул брови. – Здесь она, у меня в доме, – пояснил боярин и, пересказывая последние события, не забыл упомянуть и о старых кознях Фрола, а в конце, смущённо пожав плечами, сообщил о своём желании жениться. Княжич порадовался за товарища, а Прохор вновь вернулся к прежнему разговору.
– Надумали мы с Пелагеей не нахрапом брать, а схитрить. Как поляк девку исподтишка увёл, так и вернуть её тоже втихаря. Наверняка не ожидает пан от нас подобной прыти. Ты же, Евсей, польским владеешь, не зря тебя на переговоры к полякам государь посылал. Так вот, обрядим тебя вельможным паном, а своих людей я казаками приодену. Вот так и направимся в логово шляхтичей. Ну а чего? Вольным служивым не впервой полякам служить, – хихикнул Долматов. – Никто ничего не заподозрит. Я уж и одежонку подходящую раздобыл, – похвастался он и опасливо взглянул на княжича. – Вот только бороду тебе сбрить придётся…
– Чёрт с ней, с бородой, новая отрастёт, – одобряя план, не стал противиться Евсей, и рано утром отряд из шести человек собрался во дворе.
На крыльцо вышла и Пелагея и уверено направилась к лошади. Левашов недоумённо взглянул на дядьку.
– С нами намерена ехать, – буркнул Прохор. – Ничего не могу поделать. Если с собой не возьмём, одна отправится. Уж лучше так. И мне спокойней.
Княжич понимающе хмыкнул, а Прохор, желая избежать продолжения разговора, тронул поводья.
Всадники неслись по дороге, лишь время от времени позволяя лошадям передохнуть. Когда они снова перешли на шаг, Долматов неожиданно проговорил:
– Знаешь, Евсей, а ты молодец! Не поверил наветам на зазнобу свою, хотя вроде всё супротив неё складывалось. А я вот только теперь понял, каким остолопом был. В молодости же кажется, что всё впереди. Встретится ещё твоё счастье… Потому, наверное, и не ценим, не бережём, что само в руки идёт. Я ж тогда вместо того, чтобы поговорить да разобраться, как думал: «Чего это я на поклон к бабе пойду?» Обиду в душе лелеял. Ведь знал: не могла Пелагея такой коварной быть, да гордыня разум застила. А теперь назад обернулся и понял, сколько всего потерял. Хорошо ещё вовремя одумался. – Прохор немного помолчал и, неловко взглянув на племянника, признался: – Знаешь, у меня на душе птахи райские поют. Будто мне и не сорок вовсе… Словно мальчишка, стыдно сказать… – покачал он головой.