Солдат достал из кисета махорку, привычно скрутил цигарку. Подошел дежурный по заставе сержант Назаров:
— Ну, как успехи?
Никита Кошевник красиво забил шар и, очень довольный, ответил за Бородулю:
— Его пули, товарищ сержант, сейчас вокруг Луны вертятся.
Бородуля обиделся, а командир отделения сказал ободряюще:
— А ты научись стрелять, вот и не будут над тобой смеяться.
Но Бородуле показалось, что сержант тоже смеется.
Перед ужином Шарапов направился в поселок. За клубом встретился автопогрузчик. Ефремов остановил машину и любезно поздоровался с ним.
— Может, подвезти, старшина?
— Спасибо, мне рядом, — ответил Вахид и увидел на переднем крюке автопогрузчика камеру. — Вот если водички можно…
— Пей, — охотно разрешил Ефремов.
— А ну-ка сними камеру! — произнес кто-то над самым ухом.
Он обернулся: Истат. Стоит в двух шагах от него в ярком цветастом платье. По смуглым щекам разлился румянец. Губы приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза смотрят дерзко.
— Сними, сними камеру!
Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.
— Выше! — распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.
— Так? — спросил Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой.
Девушка кивнула.
— А теперь лей.
Он наклонил камеру. Истат вдруг подскочила и встала под струю.
— Что ты делаешь, девона?[6] — окончательно сбитый с толку, спросил он.
Теперь Истат стояла перед ним мокрая и смешная. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватило хрупкую девичью фигурку.
— Ну зачем ты это сделала? — спросил Шарапов с нарочитой строгостью. — Испортила платье.
— Пусть! Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые, раз заставляете меня обливаться.
— Тебя скорпион укусил, что ли?
— А почему купаться не разрешают? Что я, на тот берег уплыву? — Глаза у нее стали колючими. — Чего молчишь?
— Нельзя купаться, — сказал Шарапов.
— Всегда было можно, а теперь нельзя?
— Нельзя, — твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что этот приказ начальника отряда связан с последними событиями на границе. — У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.
Девушка круто повернулась.
— Постой, у меня дело есть! — Вахид загородил ей дорогу. — У меня знаешь сколько вопросов?
Она повела плечами и сама задала вопрос:
— А кто сказал:
— Не знаю.
— Омар Хайям.
Шарапов начал сердиться. Время его истекало, а он был еще далек от цели своего посещения.
— Ну не все ли равно, что сказал Хайям? — заметил он миролюбиво и стал объяснять: — Понимаешь, мы на заставе решили…
— Что вы решили?
Голос у старшины дрогнул:
— Меня майор Серебренников послал.
Он шел рядом с Истат и страшно злился на себя, на нее и особенно на Ефремова. Если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.
Она вдруг остановилась.
— Так что майор Серебренников?..
Шарапов уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.
Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь. Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг почувствовал себя одиноким.
Он понимал: Максиму Максимовичу пора списываться на берег — годы немолодые, здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Будет совсем тоскливо. Не было для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относились друг к другу с подчеркнутой официальностью.
Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар не знал этого и привязался к нему. В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но Максим Максимович пообещал: «Вот, салага! Погостишь у меня недельку —