— Я боюсь, боюсь! — горячо шептала она. — Ну как я буду одна?
Он успокаивал, тревожно поглядывая на сына. Юрик ворочался, кряхтел, пытался высвободить ручонки. Он был как медвежонок, и таким запомнил его Серебренников на всю жизнь. Таким видел его под Яхромой, в ночь, освещенную взрывами, когда шли в наступление. Таким представлял его себе в Карабановском госпитале, где лежал контуженый и с перебитой ногой. Таким видел сына на Юхновском направлении, командуя отделением противотанковых ружей. Потом, когда ходил в разведку и снова попал в госпиталь. Обязательно хотел выжить, чтобы увидеть жену и сына. Обнять их, пожалеть. Сколько вынесли они за эти тяжелые годы! Как терпеливо и мужественно ждали его!..
Серебренников все не мог уснуть. Справа виднелись огни поселка. Ветер замыкал провода, и лампочки на столбах то гасли, то вспыхивали, будто затеяли игру.
Отражение береговых огней жгутом перехлестнуло реку. Из Реги-Равона вырвался сноп лучей, бреющим полетом заскользил по земле.
«Как падающая звезда!» — подумал Серебренников, и на него навалился тяжелый сон. Он опять увидел себя в Свердловске, по пути в военное училище. Жены нет дома, но вот-вот должна прийти с работы. Сейчас они встретятся.
Под чьими-то ногами весело запели ступеньки. Он знал, что это она. Тихо окликнул. Она прислонилась к стене.
— Ты?!
Он потянулся к ней истосковавшимися руками, стал покрывать поцелуями ее глаза, губы, шею — и обо всем на свете забыл. Но она отстранилась.
— Ты жив?..
И снова затемненный вокзал. Много недосказанного. Болезненно сжавшееся сердце. Рядом женщина — чужая, холодная.
Вагоны вздрагивают. Пыхтит паровоз:
— Рас-ста-ем-ся… Рас-ста-ем-ся!..
Вагоны катятся быстрей. Захлебываются в неудержимом ритме:
— На-сов-сем… На-сов-сем! Рас-ста-ем-ся на-сов-сем!..
Резкий толчок вскидывает Серебренникова. Крушение?!
Он просыпается и не сразу соображает, что находися на крыше. Гудит ветер. Небо все еще в звездах. Значит, ночь продолжается. Звезды подернуты дымкой, плывут.
Серебренников успевает заметить красную вспышку, на мгновение озарившую камышовые заросли.
— Тревога!
Чужой
Самолет давно оторвался от взлетной дорожки и, сделав круг над Южногорском, лег на курс. Внизу мелькнули редкие электрические огни. Приятно было сидеть в мягком кресле и сознавать, что вот он, лейтенант Пулатов, возвращается на границу не один.
А может быть, все это сон? Может быть, самолет только снится? Вот сейчас он откроет глаза и увидит себя на санаторной койке. Рядом, отделенный тумбочкой, где всегда стояли расставленные шахматы, будет храпеть майор-дальневосточник. Сейчас…
Самолет вошел в облака. Потускнел сигнальный огонек на крыле. Застывшая было стрелка высотомера прислушалась к отстукивавшим секунды часам и бросилась догонять их.
Лейтенант ощутил слабое пожатие. Нет, это не сон, Людмила сидит с ним. Он сжимает ее руку, слышит дыхание, видит ее немножко испуганные глаза. Первый раз так далеко уезжает из дому. Еще не привыкла к мысли, что замужем. И ему, Пулатову, тоже не верится, что рядом его, самая настоящая жена.
Где-то внизу, под облаками, бежит электричка. В полупустом вагоне, так же прижавшись друг к другу, мчатся навстречу судьбе капитан с вьющейся шевелюрой и девушка, очень похожая на Людмилу, — ее сестра.
Лейтенант подумал о Горском. Это он помог ему жениться. Он и Василий Васильевич, стареющий парикмахер, сосед Людмилы. Вначале хотели сыграть две свадьбы, но что-то у Горского не получилось. А Пулатов совсем потерял голову. Загс, оформление документов в пограничную зону…
В Ташкенте была пересадка. Теперь осталось лететь совсем уж немного. И снова вокруг чистое, васильковое небо. Самолет рассекал его могучими крыльями.
— Смотри, Люся-хон, — заволновался Пулатов, — вот моя родина.
Она прильнула к стеклу. Маленький юркий самолетик где-то далеко внизу скользил по зеленым полям, проходил сквозь здания, скашивал деревья. Он никак не хотел отстать от большой белокрылой птицы и старательно повторял все ее движения.
Людмила смотрела на этот невесомый самолетик, который фиксировал ее внимание на самом интересном. Вот он побежал полем, перегнал один трактор и потянулся за другим. Вот пронесся тенистой улицей поселка и, раздвинув листву, открыл длинный ряд аккуратных белых домиков.
Серебристой чешуей сверкнула река, выгнула спину горбатым мостом. Рядом с заводскими трубами встали огромные бунты хлопка. Людмиле захотелось поближе рассмотреть их. И, словно угадав ее желание, самолет пошел на снижение.
Она видела, как залитое солнцем поле заиграло вдруг всеми цветами радуги, и лейтенант прочел в ее глазах восхищение.
— Я тебе расскажу! — горячо зашептал он. — Вот эта рубаха из хлопка. И гарнитоль. И линолеум. И клей для обуви. Да что клей! А небьющиеся искусственные
стекла, переплеты книг, лак, которым покрывают кузова легковых автомобилей? А дамские туфли из ворсита — искусственной кожи? Ну и, само собой разумеется, порох, вата, тончайшая бумага для папирос, покрышки для автомашины — все это из хлопка.
— И ацетатный шелк, — подсказала она, — ты забыл.
Конечно, она ботаник, и ей хорошо известно, что делают из хлопка, но все-таки он хотел ее удивить:
— А вот по морю несется торпедный катер. Его корпус сделан из очень прочного материала. Из чего, как ты думаешь? Из текстолита!
Людмила невольно улыбнулась. Лейтенант воспринял это по-своему:
— Ты мне не веришь?.. А ведь сырьем для создания сверхтвердой обшивки тоже послужил хлопок.
Людмиле стало плохо: самолет заходил на посадку. Лейтенант ласково дотронулся до ее мягких льняных волос.
— Потерпи немножко, Люсенька-хон!
Ей была приятна его забота. Вот так бы и сидеть рядом. Пусть кружится голова.
А самолет уже коснулся бетонированной полосы и бежал навстречу притаившемуся среди густой зелени аэровокзалу.
Назаров боялся, что Бородуля снова уснет, и залег рядом с ним. Теперь река за поворотом тропы была ему не видна.
Дозором шел пограничный катер. У мели он развернулся, ощупал фарами камыши и самосплавом пошел по течению.
Сержант взглянул на притихшего Бородулю:
— Не спишь?
Бородуля только засопел.
Неожиданно налетел ветер, стал трепать камыши. Ничего не видно и не слышно. Назаров решил, что в такую погоду лучше патрулировать.
Дозорная тропа повела к отдельному дереву. Назаров освещал вспаханную полосу фонариком и вдруг увидел едва заметные бесформенные вмятины. Неужели кто-то прошел?
После тщательного изучения вмятин Назаров пришел к выводу, что они оставлены человеком, ноги которого были обмотаны тряпками. На рыхлой земле кое-где сохранился бледный узор ткани.
Сержант достал сигнальный пистолет и выстрелил.
На заставе вспыхнули огни.
— Тревога!
Когда майор Серебренников спустился в канцелярию, там уже был капитан Ярцев.
— Что случилось? — спросил Серебренников.
— След!
— Действуйте!
Начальник заставы приказал дежурному:
— Ковалдина ко мне! Вместе с Амуром.
Снова вбежал дежурный:
— Кони поданы! Личный состав построен!
— Идемте, товарищ майор.
Ярцева словно подменили. Это опять был командир, у которого каждый человек и каждая секунда на учете.
— Занимать места согласно боевому расчету. Тревожные ждут указаний. За меня остается старшина Пологалов…
Капитан Ярцев склонился над следом. След, несомненно, был ухищренным.
Серебренников тоже спешился.
До реки было каких-нибудь сто метров. Каменистая почва между рекой и дозорной тропой следов не сохранила.